Костанай
«Костанайский печатный двор»
2007
Тарасенко Анатолий
Т-19 Студии над «Словом». –
«Костанайский печатный двор», 2007, – 518 с.
ISBN 9965-760-40-3
В книгу под названием «Студии над «Словом» вошли предыдущие, дополненные
издания автора – эссе «Вначале было «Слово» (2003), «Задонщина» и «Слово»
(2004) и «Украинские студии над «Словом» (2006), объединенные общей темой
исследования литературных шедевров Древней Руси.
ББК 83.3
Т 4603020000
00 (05) - 06
© Издательство
«Костанайский печатный двор», 2007
© Оформление, 2007
© А. Тарасенко, автор, 2007
АНАТОЛИЙ ТАРАСЕНКО
Студии над «Словом»
До сего дня исследованиями уже удалось
вынуть из этой сокровищницы нашей старинной поэзии достаточно много, и удастся,
несомненно, еще столь же много. Ибо опыты над «Словом», несмотря на должную их
интенсивность, далеко еще не доведены до конца и не сказали всего, что могут
сказать.
Михаил Грушевский
Предисловие
Эта книга, по существу, есть трикнижие из изданий разных лет, поэтому в ней
прослеживаются и обстоятельства времени, и возврат к прежним темам, и развитие
некоторых суждений.
Составили ее эссе «Вначале было «Слово» (2003), «Задонщина» и «Слово»
(2004), а также заключительные «Украинские студии над «Словом» (2006).
Последние правильнее было бы именовать «Українські студії над «Словом»,
ибо под таким названием они увидели свет. К тому же украинский вариант полнее,
в нем есть «Фрагментарная антология» двухвекового отечественного
«слововедения», оригинальная ее публикация была бы для иноязычного читателя
просто непонятной. В то же время я не могу назвать третью часть перекладом, это самая что ни на есть
версия: все писалось мною одновременно из заготовок то на языке, то на мове,
поэтому даже затрудняюсь сказать, из какого, на какой и что именно тут
переводилось преимущественно.
Что же касается названия книги, то фразеологизм сей русской речи не
свойственен. «Студии» в значении «упражнений над текстом» в ее словарях
отсутствуют, а поэтому, в отличие от прибывших туда самоходом хлопцев и девчат, самостийности и
незалежности, могут показаться искусственной засылкой северному соседу еще
одного украинизма... Кстати, совсем недавно подобный шаг предпринял Евгений
Евтушенко, внедрив в современный русский употребленное мною выше понятие
«переклад» для собственного перепева «Слова о полку Игореве», не изволив даже
указать при этом мотивы такого поступка. И правильно, по-граждански поступил…
Спрашивал ли у вас, уважаемый читатель, кто-нибудь совета относительно
стилистики, скажем, вашей газеты, правящей вам заутреню каждодневно на своем
цеховом жаргоне? А Евтушенко, он что, за родной славянизм перед кем-то
извиняться должен? Возможно, однако, что поэт при помощи малоросского выражения
избежал двусмысленности в заявлениях о своей пробе на этом поприще, ибо к
великоросскому варианту «Я перевел «Слово о полку Игореве», один из классиков
нашей литературы добавлял: «Вот именно!»…
В отличие от Маэстро, я насчет
нововведения объяснюсь, потому что украинская норма «студий» аналогична
русской: мастерская, учебное либо творческое заведение. «Студии» же как
изыскания – от «Studien» (нем. < лат. научные досуги, любительские
исследования) и от «studio» (ит. старание, изучение) – прижились в лексиконе
могучей когда-то киевской школы славистов благодаря ученым регионального ее
крыла… Термин как нельзя лучше подходит для обозначения того безымянного жанра
предположений и творчества тех авторов, выводы которых несколько расходятся с
общепринятыми, или же развивают отдельные положения временно нетрудоспособной
науки на перспективных, но «не осмеченных» пока еще бюджетом направлениях
поиска, либо попросту опережают ее. Свои собственные соответствия «студиям» в
истолкованном здесь их значении «великий и могучий», конечно же, имеет, но в
эпоху идеологического господства на гуманитарной ниве «научных школ» они
превратились в ярлыки. «Любительские исследования» иначе как с дилетантскими
упражнениями не связываются, а «изыскания» более ассоциируются с особенностями
индивидуального воображения.
Все три книги написаны мною от имени «я», что, на мой взгляд, придает
больше ответственности перу. – «Много якаешь», – неожиданно подсек устои этой
платформы один из редакторов.
Способом нейтрализации столь вызывающего местоимения в единолично созданных
трудах почему-то считается коллективная его форма, как-то: «мы полагаем», «на
наш взгляд», «считали бы необходимым заметить». Но я думаю, что подобное
диктуется особенностями темы и своеобразием того, несвойственного мне
творческого метода, при котором сочинитель то и дело держит совет с
окружающими.
КНИГА ПЕРВАЯ
Вначале было «Слово»
– Книга о «Слове о полку Игореве»
– 150-й перевод «Слова»
От автора
История как наука имеет дело не только с регистрацией фактов. Их, между
прочим, часто оказывается ничтожно мало и почти всегда – недостаточно. Предмет
этой науки философский – осмысление человеческого бытия в рамках временных
координат. Ведь происшедшее, скажем, вчера – тоже история.
Или действительность? Скорее всего… Поступь времен отмеряется все-таки
более эпохальными шагами. ОТ и ДО. От того, когда кануло прежнее во всей своей
системе, и до того, пока народившееся не отжило положенного. Порядок вещей
внутри сменившихся поочередно систем доступен для понимания при исследовании
любого из хронологических срезов. На примере индейцев или, скажем, полинезийцев
девятнадцатого века воссоздана (при полном отсутствии фактов) подробная и
абсолютно достоверная картина жизни, быта и мировоззрения племен,
представлявших человечество на планете с десяток тысяч лет назад.
Мы, родившиеся в прошлом столетии, почти современники в системах с героями
«Слова о полку Игореве». Как по дожившему до двадцатого века феодальному
земледельческому укладу, так и по кочевым родоплеменным образованиям в степных
районах. Хоть и краем глаза, но увидели мы
сокрушенные индустриальной эпохой рутинные орудия крестьян в действии и
юрту как жилище, а не экзотику в реквизите тоев.
В этой книге я хотел сказать, что мы незаслуженно, высокомерно удалили от
себя тех предков аж в древнюю историю. И наивно полагаем, что на дистанцию
такого же размера превосходим их в понимании чувства долга, совести и
порядочности. Греха и праведности.
А своим переводом великого «Слова» я пытаюсь на его языковом богатстве как
бы приблизить те времена. Доказать, что расстояние здесь также глубиною не в
пропасть. И что все мои апелляции от той эпохи к современности далеко не
беспочвенны.
Часть I
«Слово» и мы
– Бешбармак с
половцами в Тургае
– Запорожские
казахи
– Попали в
халепу
– «Склока о
полку Игореве»
– Сваты...
– Подлежат
реабилитации?
–
«Завоеватель» Степи
– Собственно
«Слово»
В разговоре с коллегами-издателями и редакторами я сказал, что последний
номер газеты «Печатный двор» этого века и первый следующего будут посвящены
Иешуе из Назарета, Иисусу Христу по-библейски, по рождеству которого и пошло
наше летоисчисление.
А также «Слову о полку Игореве».
Двести лет со дня публикации мусин-пушкинского списка... Не можем мы на
изломе эпох обойти это произведение молчанием и передать дальше без
комментариев. Слишком много в нем очевидных истин и неразгаданных тайн. А еще
больше вокруг него наворочено догматов, касающихся тысячелетней истории
сожительства славянской и тюркской цивилизаций в лице Киевской Руси и Степи
половецкой (Дешт-и-Кипчак). То есть наших с вами кровных предков, товарищи
русские, украинцы, белорусы и казахи. Знания о столь эпохальных явлениях нужны
исторически достоверные, а не мифы и предания.
Бешбармак с
половцами в Тургае
Вроде бы статья давно сидела в голове, но на бумагу задуманное не ложилось.
Получался или обширный трактат, или обзор темы с бесконечным цитированием. Ибо
почти все, что мы о «Слове» знаем, – это из уже написанного.
Свое у меня лишь только отношение к нему. Словом, «Я и «Слово». Или «Слово»
и мы». О своем писать сподручнее.
Редко какие творения (да и есть ли еще таковые), исследованные и осмысленные,
казалось бы, всесторонне, могут давать пищу для совершенно противоположных
кардинальных выводов.
«Слово» дает.
Русские и половцы – заклятые враги или сводные родственники, «сваты»?
Удельный князь Игорь – патриот или корыстолюбец? Хвалебная песнь или осуждение?
Ответы осложнены не только превратностями судьбы текста поэмы, который за семь веков несколько
раз переписан, кое-где переписчиками подзапутан из-за непонятых терминов,
архаизмов и тюркизмов. Не это главное.
Ответы затруднены больше по причине различных подходов к проблеме
соотношения «национальное – интернациональное». Соотношения, от которого будут
зависеть векторы развития цивилизации в третьем тысячелетии.
В школе «Слово» нам вдалбливали жестко. Заставляли зубрить
по-древнеславянски, особенно на уроках украинского языка (чтобы знали, откуда «мова наша взялася»).
Запорожскими и донецкими степями, с величественными древними курганами, где все
пересыпано украинскими и тюркскими названиями, нас водили по местам описанных в
поэме битв. Слава богу, версий на этот счет множество.
За это спасибо Учителям нашим. «Слово» засело в душу и голову. Как начало
истории вообще.
* * *
Между двумя селами со звучными названиями Запорожское и Сечь дорожники
перед укладкой асфальта сделали планировку – срезали холм. Холм оказался
расплывшимся под многолетними дорожными хлябями курганом с открывшимся
захоронением. Первыми подошли мы, пацаны, разглядывая вывороченные бульдозером
черепа. Вторыми – старики, седоусые потомки запорожских сечевых казаков:
– Це діди наші.
Третьими – ученые-археологи:
– Могила половецкая.
По «Слову» мы уже знали, кто они такие...
* * *
Помню одну из первых встреч зимой в начале шестидесятых (распашка глухой
тургайской целины) с коренным населением. Предмет ее был прозаическим: нас,
десантированных из Запорожья впереди довольствия строителей, позвали на мясо
местные казахи.
В натопленном доме, с плоской крышей и неведомым духом каких-то пьянящих
яств, при отблесках каганца сверкали белые зубы и глаза смуглых хозяев. Неспешное
знакомство.
– А мы из рода кипчаков. Здесь наши кочевья, земля отцов...
Ничего себе! Я среди половцев, о которых столько начитался в «Слове о полку
Игореве». В их стане, на их зимовье! И как оказались они здесь из днепровских
степей?
Я ощутил, как на глазах завершается тысячелетний цикл. Писаная история
Киевской Руси начинается временем «кровавого знакомства» землепашцев-славян со
скотоводами-половцами. А мы вот сидим рядом с их потомками, последним
поколением кочевников, только-только вставших в ряды советских колхозников. Они
радушно принимают нас по вековым традициям и обычаям отцов.
А кто же тогда воевал между собой в древности, не опуская мечей, не
затворяя колчанов? Или мы что-то не так поняли в том цикле? Ведь при неизменном
способе производства, в данном случае кочевом, морально-нравственные устои и
обычаи отцов коренным образом не меняются.
Запорожские казахи
«В XI веке кипчаки создают собственное государство. Центр его находился на
территории нынешней Кустанайской области, в долине Тургая. Тогда же часть
кипчаков проникла далее на запад, в бассейн Дона и Днепра, где стала известна
под именем половцев или куманов» (1).
Днепровские пороги (судоходным этот отрезок великой реки стал лишь после
строительства Днепрогэса в годы предвоенных пятилеток) были естественным
разделом земледельцев и скотоводов. Степи за порогами – запорожье –
принадлежали кочевникам. До кипчаков здесь жили торки, частично
ассимилировавшись со славянами, они оставили реки Торец и Торч, селения Торское
и Торчин и сотни других «торчащих» тюркизмов в топонимике и языке Украины.
«Торков (узов, огузов по летописи) относят к одному из 16 кипчакских племенных
объединений» (2).
Дешт-и-Кипчак достиг степного поднепровья в середине XI века. Выше, на
землях по Днепру, в городах и весях как раз сели Ярославичи, измельчавшие
потомки великого князя Киевского Ярослава Мудрого, разделившие отчину на уделы.
Они повели непрерывные межусобные войны за соседское добро и престижный престол
киевский. Они же первыми и «законтачили» с прикочевавшими племенами, свободно
«рыскали» через их степи в свой анклав – Тмуторокань в районе нынешней Керчи. Я
думаю, что на моей родине – Запорожье – в те далекие времена по дипломатическим
мотивам, в духе традиций отцов было съедено немало баранов...
* * *
У «Слова», по крайней мере, четыре категории читателей: эстеты (поклонники
древнерусского слога), «благонамеренные» (которых Мусин-Пушкин просил сообщать
о возможных ошибках в первой публикации списка), историки и патриоты.
К последним принадлежал академик Дмитрий Лихачев, который полвека
растолковывал нам, о чем говорит «Слово». И во многом, нужно сказать, преуспел.
Но на столь продолжительном пути просто невозможно избежать ошибок.
Так вот, по Лихачеву, не было никаких совместных чаепитий и бешбармаков у
русских с половцами. «Весна 1185 года.
Огромная, бескрайняя, поросшая буйной травой дикая степь. Бесконечные отлогие
спуски к далеким рекам. Скрытые от глаз кустарники и рощи по оврагам. Со всех
сторон опасность: степь принадлежит тем, кто в ней кочует, кто идет весной с
юга от зимовий на богатые северные пастбища, на села и города русских, чтобы
захватить детей, женщин, мужчин, поживиться золотом, мехами, тканями,
оружием... Это страшный враг, ужас и проклятие Руси – половцы. Медленно
движется в этой «незнаемой стране», в «диком поле» небольшое войско
новгород-северского князя Игоря Святославича и его немногих союзников. Они идут
уже давно, идут навстречу врагу».
Это вступление Д. Лихачева к книге о «Слове» для казахстанских школьников
издательства «Мектеп», 1983 года.
Вот так понимается история: «...и вечный бой...» Да, без войн до сих пор
никак. Да, войн без крови не бывает. О свежих еще в памяти войнах времен Тараса
Бульбы казацкий потомок Гоголь писал: «Они были порождением тогдашнего грубого,
свирепого века...»
Но есть иные периоды сосуществования этносов – мирные. Выжившие исторически
народы никак не могли быть скопищем самоубийц. Они взаимодействуют,
договариваются, размножаются, перекрестно освежая кровя. Ведут хитрые
взаимовыгодные дипломатические игры.
Против этого есть «железный» аргумент: русские летописи пестрят лишь
кровавой хроникой. И ничего более...
Русь уже около века как крещена, но, согласно тем же летописям, немало
вокруг язычников, иноверцев и всяких кудесников. Митрополит Киевский Грек Иоанн
ревностно и яростно наставлял: не выдавать дочерей за неверных, грех торговать
в земле язычников-половцев и ездить туда для выгоды сребролюбия, и даже
оскверняться их нечистыми яствами.
Неужели летописцы, в большинстве своем грамотные монахи, начали бы
пропагандировать в своих писаниях осуждаемую митрополитом ересь? А показать
иноверцев греховными – это есть укрепление себя и веры!
«Слово» – произведение светское, не религиозное, в чем его особое место в
оценке событий тех лет.
Весьма существенно и само разделение понятий войны и разбоя. Вся история,
вплоть до новейших времен, держалась на физическом отчуждении собственности.
Одна из его первоначальных формул: «Пойди и отними». И у русских, и у половцев
привычным делом считался, к примеру, угон скота у своих же, добыча оружия,
ценностей. Разбой – дело не политическое, а чисто экономическое, наций не
признающее. Отбирать не важно у кого.
Попали в халепу
В 1055 году половцы впервые объявились у буфера Киевской Руси –
Переяславля. Князья Болуш и Всеволод заключили мир, и половцы укатили на южные
пастбища. В 1060-м трое Ярославичей (тот же Всеволод, Святослав Черниговский и
великий князь Киевский Изяслав) пошли великим множеством войска в запорожье
(уже половецкое) «на торков». Многих из них побили, пленили, остальные погибли
от стужи, голода и мора.
Воодушевленная победой, княжеская тройка двинулась на соперника другой
династической ветви – Всеслава Полоцкого.
Битва под Минском, по «Слову», была кровавой жатвой человеческой:
*
584 На Немиге снопы стелют головами,
585
молотят цепями харалужными,
586
на току жизнь кладут,
587
веют душу от тела.
588
Немиги кровавые берега
589
не благом были посеяны –
590
посеяны костьми русских сынов.
(*Здесь и далее цифрами отмечены строки собственного
русского и украинского переводов в книге первой и третьей, которые синхронны
моей параллельной разбивке древнерусского текста «Слова» в книге второй этого
издания.)
Обоюдно уложив собственное воинство, Ярославичи при перемирии хитростью
пленили и заточили Всеслава. А вскоре Поле выслало мстителей за торков. Половцы
разбили троицу Ярославичей. Киевляне освободили заключенного Всеслава и
«прославили» его великим князем Киевским. Через месяц Ярославич – Святослав
Черниговский – разбил половцев и взял в плен самого хана Шарукана. Изгнанный с
киевского престола Изяслав вернулся с огромным польским войском, от которого
Всеслав Полоцкий ускакал «лютым зверем в полуночи из Белаграда».
Выбросим из этих разборок ляхов-поляков. Напали ли половцы на Русь?
560 Ярославли и все внуки Всеславли!
561 Уже понизите стязи свои,
562 вонзите мечи свои притупленные.
563 Уже лишились вы дедовской славы
564 и своими крамолами
565 начали наводить поганых
566 на землю Русскую...
...1078 год. Олег и Борис привели половцев и разбили Всеволода 25
августа. Владимир Мономах пошел на Олега с Борисом, и те побежали 3 октября в
Степь за половецким подкреплением.
Сам Мономах, загнавший было половцев хана Отрака (отца Кончака) куда-то на
Кавказ, очень откровенно написал, как с ними же решал собственные задачи. Его
«Поучение» дошло до нас, как и «Слово», в одном экземпляре, но в почти
исправном состоянии, толкуемом однозначно.
Отдыхая после очередного из походов, называемых встарь «трудом», великий
князь решил оставить детям завет – «грамотку». Рассказать, как трудился с 13
лет.
«Сначала я к Ростову пошел, – пишет Мономах, – сквозь землю вятичей; послал
меня отец, а сам он пошел к Курску. Затем на Смоленск со Ставком Городятичем.
Из Смоленска во Владимир, Берестье. На четыре месяца в Польшу и на чехов.
Оттуда на Туров... Выжгли с Глебом Полоцк, он пошел к Новгороду, а я с
половцами на Одреск войною на Чернигов...
...А в ту зиму завоевали половцы Стародуб весь, и я, идя с черниговцами и
своими половцами на Десне, взяли в плен князей Асадука и Саука...
На ту осень ходили с черниговцами и половцами-читиевичами к Минску,
захватили город и не оставили в нем ни челядины, ни скотины.
...Олег на меня пришел с половцами...»
(об этом уже было выше, под 1078 годом – примечание
и подчеркивания в этой главе мои, А.Т.).
«А всего походов было восемьдесят и три великих, а остальных и не упомню
меньших. И миров заключил с половецкими князьями без одного двадцать... И
отпустил из оков... князей половецких лучших сто.
...Прочитав эту грамотку, потщитесь делать всякие добрые дела, славя Бога
со святыми его» (3).
Словом, интернациональный разбой. Половецкие воины были почти у всех
влиятельных русских князей. И не раз наемные отряды поганых решали в битве
между собой княжеские задачи. Погаными, между прочим, в летописях и самих
князей называли, когда они разоряли соседние земли.
* * *
...Из Запорожья мы приехали на такси в Днепропетровск (кстати, этот путь –
бывший лодочный «волок» вдоль затопленных днепровских порогов) к поезду в
казахский Тобол. Поезд на наших глазах показал хвост. Отец мой, Владимир
Антонович, пунктуальный учитель математики, допустивший оплошность, употребил
расхожее в таких случаях на Украине выражение: – «Попали в халепу!»
У Халепы половцы, союзные Олегу Тмутороканскому, нанесли страшное поражение
допустившим оплошность Святополку Киевскому и Ростиславу Переяславскому.
Восемнадцатилетний Ростислав, брат Мономаха, утонул в Стугне, о чем в «Слове»:
717
плачет мать Ростиславля
718
по юноше Ростиславе.
719
Уныли цветы жалостно,
720
а древо со скорбью
721
к земле приклонилось.
Затем «Олег с половцы» принялись за самого Мономаха, который «в халепу» не
попал, на Стугне спасся и
224
каждое утро на проушины
225
запирался в Чернигове.
И вынудили его покинуть город. Ехали
оттуда, пишет Мономах, сквозь полки половецкие, которые облизывались «на нас,
аки волцы».
Вот в такие «халепы» попадали русские князья со своими половецкими
подельниками в межусобной борьбе.
Но главное – «в халепу», объясняя эти события, попала академическая наука.
Немногие ученые и «благонамеренные читатели» указывали на факты тесной
интегрированности двух народов. Революцию тут сделали Лев Гумилев и Олжас
Сулейменов. Хотя не только этим ограничивается их вклад в понимание «Слова».
Мне приходилось быть на встречах с автором книги «АЗ и Я» после партийного
разгрома его «учения». Говорил он на эту тему мало, дважды или трижды
ограничивался констатацией: «Это прорыв».
Но за четверть века никто не ринулся в приоткрытую дверь.
Академическая школа на пороге третьего тысячелетия так и не признала
нетрадиционного взгляда из периферии на историю.
Почему? Из-за национального высокомерия? Нет, ничего страшного в выводах
Сулейменова, как и во всяких здравых выводах вообще, нет. Ему надо было
присвоить звание академика, создать условия для творческой работы и
популяризации новых идей. Может быть, осталось бы у некоторых меньше чувства
исключительности во Вселенной...
Не признала из-за чести мундира: не может сотни научных светил и
сотрудников, годами содержащихся на бюджете, поучать какой-то вчерашний
студент-геолог.
«Склока о полку Игореве»
Из необъятных недр Интернета в процессе работы над статьей мы изъяли
последние соображения «благонамеренных читателей» относительно СПИ
(общепринятое в науке аббревиатурное обозначение поэмы). Нашлось примерно то,
что нужно. «Склока о полку Игореве». Процитирую в этой главе часть материала с
сокращениями.
«Эта детективная история началась в 1975 году. Главные действующие лица:
Дмитрий Сергеевич Лихачев – академик, славист, бывший узник Соловецких лагерей,
и Олжас Омарович Сулейменов – казахский поэт, пишущий на русском языке.
Во второй половине 80-х годов демократическая пресса назвала Дмитрия
Сергеевича совестью нации, знаменем культурного обновления страны. Главный
стержень, вокруг которого развертывается интрига, – памятник древнерусской
литературы XII века «Слово о полку Игореве». История интересна сама по себе,
поскольку позволяет по-новому взглянуть на «Слово» и переосмыслить образы,
пришедшие к нам из глубины веков. Попутно выяснится, ...что нам предлагают в
качестве совести нации.
Изучением «Слова» занялся Олжас Сулейменов, человек, родным для которого
является один из диалектов тюркского языка. Этот простой факт имел далеко
идущие последствия. Есть в СПИ такое место: князь Всеслав «из Киева дорискаше
до кур Тмутороканя». Переводилось: «до куриц», «до первых петухов». Сулейменов
замечает, что «кура» по-тюркски значит «стена». Оказывается, «темное» место
переводится просто: Всеслав «от Киева дорыскивал до стен Тмуторокани»!
Странное прозвище в «Слове» у князя Всеволода – «буйтур». Переводилось как
«дикий вол», «буйвол». По-тюркски «буй-туре» значит «высокий господин».
Дальнейшая эволюция этого титула: батур, боотур, богатур, богатырь.
Сулейменов обнаруживает, что непонятное «дебрь кисан» по-тюркски значит
«железные путы», а «босуви врани» – это «босуврмане», то есть «басурмане» (а не
серые вороны)! Во сне Святослава Олжас находит целую фразу на тюркском языке.
Открывается поразительный факт: Святославу снится, что его хоронят по тюркскому
(тенгрианскому) похоронному обряду. Обряд воспроизведен с точностью до деталей.
Ограничимся этими примерами вклада Олжаса Сулейменова в изучение «Слова».
На 504 строки «Слова» приходится больше 40 только явных тюркских терминов.
Ортома (покрывало), япончица (плащ), телега, хоругвь, сабля, чага (рабыня),
кощей (кочевник), болван и другие.
В современном русском тюркизмами насыщены прежде всего южные, казачьи
говоры. Вот еще несколько слов, вошедших в литературный язык: ура, айда, орда,
бунчук, караул, есаул, улан, атаман, курень, колымага, лошадь, капище, ковер,
алебарда, облава, ватага, кумыс. Вероятно, тюркские истоки у слов: сан, боярин,
пшено, ткань, письмо, полк, охота, булат, молот, рать, колчан, явь, сон.
Так постепенно складывалась русско-половецкая интеграция. Половцы вошли в
систему русских княжеств как постоянный фактор. Чем дальше шло время, тем
прочнее становилось переплетение русско-половецких государственных и торгово-экономических
интересов.
На основании «суммы информации» Олжас Сулейменов приходит к двум крамольным
выводам:
1) в XII веке Русь была двуязычной, т. е. русские в большинстве своем знали
еще и половецкий язык;
2) начался процесс конвергенции двух народов, который был остановлен
монгольским нашествием.
Держал бы эти выводы при себе, так нет: опубликовал их в своей книге! Но
наука о «Слове» монополизирована Дмитрием Сергеевичем Лихачевым и его школой.
Чужаков там не любят. Если таковые появляются, на них набрасываются скопом и
рвут в куски. Покоробил уровень аргументации. Во многих случаях дело
заканчивалось переходом на личность. Если снять академический флер, это
выглядело так: «Ты же ничего не смыслишь, куда прешь со своим суконным рылом в
наш калашный ряд!» Нет, практически, ни одного издания «Слова», в котором бы в
том или ином качестве не присутствовал Дмитрий Сергеевич: либо переводчик, либо
автор предисловия, послесловия, комментариев, либо редактор.
Произошло то, чего и стоило ожидать: началась яростная критическая кампания
в центральной прессе. В кампанию включаются доктор исторических наук А.
Кузьмин, доктора Л. Дмитриев и О. Творогов, Ю. Селезнев и другие. 13 февраля
1976 года происходит экзекуция в Академии наук СССР, публикуется ее стенограмма.
Среди экзекуторов оказался и Дмитрий Сергеевич Лихачев, который счел
необходимым выступить также в широкой печати. В самой резкой, отнюдь не
академической форме отвергнуты сулейменовские реконструкции текста СПИ. 17 июля
1976 года появляется постановление Бюро ЦК КП Казахстана «О книге О.
Сулейменова «АЗ и Я». Объявлены санкции против издательства и лиц, не
проявивших бдительности. Автору приказано признать свои ошибки.
В защиту Сулейменова выступают литературовед академик А. Новиченко (4);
тюрколог академик М. Нурмухамедова; писатели Ч. Айтматов, Э. Межелайтис, Р.
Рождественский; бывший представитель СССР при ООН, редактор журнала
«Иностранная литература» профессор Н. Федоренко и другие. Их отказываются
печатать.
11 марта 1985 года к власти пришел М. Горбачев. Пахло талым снегом и крахом
марксизма-ленинизма. Грянула «перестройка». И вдруг – кампания в печати с
требованием привлечь О. Сулейменова к ответственности за соучастие в постановке
фильма о Кунаеве. Почему бьют именно по Сулейменову? Он что, один ставил этот
фильм? ...Сообщают, что Дмитрий Сергеевич руку приложил и действует он через
Раису Горбачеву, своего заместителя по Фонду культуры! Естественно, информацию
такого рода проверить невозможно...»
Вот такая обширная цитата из Интернета, автор Е. Федюнькин, август, 1999
год.
Но вернемся к истории.
Сваты...
К моменту воспетых в «Слове» событий Русь и кипчаки прожили рядом в семи
поколениях. Мистически-цифровой отсчет осознаваемого бытия у славян и
священно-поименный у казахов.
Что за этот срок соседи сумели? Миром правит любовь, а по всем княжествам
Руси расположены половецкие воинские поселения... Как установил один из
патриархов родовспомогательных служб Кустаная, через девять месяцев после
прибытия воинских частей на уборку очередного целинного урожая по их линии во
всей области отмечается сильная активизация. Это процесс в не управляемых
властями низах. В верхах – упорядоченные династические браки.
Мономах, внук самого византийского императора, двух сыновей своих женил на
половчанках. Нужно было! Высокородные невесты прибывали и селились с сотнями
своих людей: челяди, охраны, обслуги...
В Венгрии мне показывали бывшее село Киев под Будапештом. Возникло оно
когда-то на месте временного поселения Анастасии, третьей дочери Ярослава
Мудрого, и ее многочисленной свиты в ожидании брачного церемониала с венгерским
королем.
Множество вариантов уже упоминавшихся топонимов типа Торч и Торец по бывшей
Киевской Руси приводит в своей книге «Земля говорит» украинский краевед Н.
Фененко. Под Киевом и Белой Церковью – Малое Половецкое и Большое Половецкое.
То же, что станы киевских сватов под Будапештом?..
Практически все князья породнились с
половецкой верхушкой, а герои «Слова» были уже изрядно смешанных кровей. В том
числе и главный герой – князь Игорь. А дочь Кончака была засватана за его сына
Владимира. К удивлению – великий хан и удельный князь.
Сваты жили дружно. Игорь и Кончак с Кобяком пошли на Киев изгонять с
престола женатого, кстати, на половчанке Рюрика Ростиславича и короновать
кузена Святослава Всеволодовича. Рюрик ввел в бой своих степняков. Войска
покрыли холмы у Киева. Все закончилось тем, что Игорь еле успел втолкнуть в
ладью Кончака и скрыться с места битвы. Брат хана Елтут погиб, а двое сыновей
оказались в плену.
* * *
Через несколько лет Игорь пойдет на свата.
То, что этот малозначительный в целом набег удельного князя стал почему-то
темой выдающегося творения, отмечается всеми школами славистов. Я думаю, потому
что случай типичный. На нетипичном художественных обобщений, тем более
шедевров, не создается.
* * *
К 1170-м годам половецкое ханство, консолидированное Кончаком, стало самым
сильным «на Руси». Да, на Руси, где к этому сроку за треть века только на
киевском престоле сменилось двадцать восемь великих князей. Энергичная «ротация
кадров» шла в удельных землях.
Неожиданно для себя князья обнаружили, что уже не они при помощи половцев
решают свои задачи, а, скорее, наоборот. И Киев после грандиозной внутренней
усобицы тоже консолидирует силы для похода на высунувшегося Кончака,
собирающего под знамена всю Степь, чтобы отомстить за потерю своих полков и
родственников. Заканчивались разбой и усобицы, начиналась война.
В июле 1184 года войска одиннадцати князей разметали половцев, взяв в плен
семнадцать ханов. 1 марта 1195 года Кончак пытается взять реванш, но едва
спасается бегством от шеститысячной киевской конницы торков и каракалпаков
Кунтувдыя.
После мартовского разгрома Кончака Святослав Киевский на лето этого же года
замыслил грандиозный поход для «зачистки» Степи с рекрутированием войск всех
князей.
Подлежат реабилитации?
За время антикончаковской операции Игорь с братом, сыном, племянником и
дружиной сделал два набега в Степь. На этот счет есть три версии: покончить с
недобитым Кончаком до готовящейся против него кампании, стать национальным
героем и великим князем. Вторая: поживиться в Степи «на пепелище». И третья,
лихачевская, патриотическая: безрассудный героизм во имя служения Русской
земле.
Предлагаю четвертую (с позиций собственного отношения к «Слову»). Не
кроваво-ратную, а гуманную, человеческую, начисто игнорируемую всеми
«рентгенологами» героев поэмы.
Перед судом историков сватам не повезло. Один – Кончак – языческий злодей
кровавый. Другой – князь Игорь – безумный патриот, уложивший дружину ради ритуальной
демонстрации в чужой степи страстной любви к земле Русской (Д. Лихачев и др.).
Он же – честолюбец, корыстолюбец, не сведущий в ратных делах, о земле Русской
не думающий (Б. Рыбаков и др.). Он же – дьявол на иконе (О. Сулейменов).
Ни с одним из таких ярлыков, ни со всеми вместе, пришитыми к князю, «Слово»
не прочитывается.
Непонятно, кто же Игорь для автора? Кто о ком и для чего поет? Неслучайны
трактовки поэмы как парно исполняемого произведения: один певец хвалит, другой
хает (амебейное пение в толковании Д. Лихачева).
А князя не так уж трудно понять. Честный поступок в своей жизни он
совершил. Правда, не тот «безумно храбрый поход за землю Русскую», на котором
настаивают «патриоты».
Он на свата в эти два общерусских похода не пошел. Под различными
предлогами: устал, далеко ехать, туман помешал.
Но готовился третий, решающий поход с неясным для хана-родственника
исходом. Набег Игоря в Степь вызван желанием уйти от обвинений по поводу
фактического дезертирства в двух предыдущих принципиальных битвах. Хотя бы
запоздалым трудоучастием. И попыткой уклониться от планируемой летней операции
в Степи.
Драма Игоря – драма русского князя того времени вообще, тем более –
небольшого удела. Усобицы, мощнейший династический и великокняжеский киевский
пресс, генеалогический порядок, под которым престол может в любую минуту
рухнуть (5). Несколько десятков верст – и зыбкая граница с кочевниками. Правда,
сват в Степи пока самый большой хан, а не удельный, как Игорь, князь, но против
него объявлен всеобщий поход. Сам Игорь кто такой? Русский? Наследный? Но
бабушка – княжна Тугорхановна, мачеха и невестка – половчанки... В положение
человека, находящегося между молотом и наковальней, нужно войти и понять.
Так к нему и относится автор «Слова», и тогда у нас вопросов нет.
Неизвестный поэт в героических, иронических, сочувствующих интонациях призывает
к единению Руси, восхваляет и осуждает князя Игоря:
71
«Не буря соколов занесла
72
через поля широкие –
73
галочьи стада бегут
74
к Дону великому».
411 Но нечестно одолели,
412
нечестно кровь поганую пролили.
«Завоеватель» Степи
Поход был спешным, неподготовленным, смертельно рискованным – нужно было
убежать от Святославовой мобилизации. Какую там Степь покорять...
Степь покорять в прошлый раз, в 1184 году, ходили полки восьми княжеств и
владений с одиннадцатью князьями, среди которых упомянутые в «Слове»: «великий
и грозный» Святослав Киевский и Рюрик Ростиславович; Ярослав Галицкий,
подпирающий «горы Венгерские своими железными полками, заступив королю путь»;
полки волынские, «от которых дрогнула земля и многие страны». А с ними, кстати,
союзные половцы и каракалпаки. Двум скороспелым князьям, братьям Игорю и буй
туру Всеволоду, посаженным Святославом на проходные малолюдные пограничные
княжества, столь масштабная кампания не под силу.
Собственно «Слово»
Второй поход Игоря и лег в основу «Слова». Конечно же, с большой иронией
автор красочно описывает, как славные Игоревы воины, которые
92
под трубами рождены,
93
под шеломами взлелеяны,
94
с конца копья вскормлены,
разграбили попавшееся по дороге кочевье, помчали красных девок половецких,
«а с ними золото и паволоки, и дорогие оксамиты»...
А наутро произошла неожиданная встреча со сватом, живым и невредимым,
группировавшим силы против летнего общерусского похода. С несметным воинством,
«аки борове», среди которого Игорь почувствовал себя как в непроходимом бору.
Сеча была насмерть, почему героически и воспета. Но пали «стязи Игоревы».
* * *
Кончак понимает, почему и зачем сват пошел в Степь. Игоря взял в плен
Чилбук, и хан «поручися по свата Игоря» как за раненого, сразу после боя
оговаривает условия содержания князя в плену (6).
Игорю предоставлена почти полная свобода. Он ездит на соколиную охоту, ему
попа привезли из Руси со службою святою, приставили не только стражу, но и
почетный караул.
В сопровождении половца Овлура, когда сторожа пили кумыс, Игорь из плена
бежал. Хан Гзак предлагает расстрелять (стрелами) пленного Игоревого сына
Владимира как заложника. Кончак не соглашается и позже отпускает его со своею
дочерью-невестой домой.
Потерпев поражение, Игорь открыл Полю ворота вглубь Руси.
Но, интересная деталь – в беззащитную вотчину свата Кончак не пошел, хотя
Гзак предлагал: пойдем на Сейм, где остались одни женщины и дети. Он двинулся
на укрепленные города Посулия и Поднепровья – до Киева, где «избиты братья наши
и великий князь наш Боняк» (7). И где он не раз «избит» был сам. И на сей раз
под Переяславлем седой Святослав вынудил Кончака свернуть через Дон в степь.
А в северские Игоревы земли через открытую границу ринулся Гзак. Спалил
крепостной забор из вековых дубов – «забрало», с которого в мольбе простирала
руки к солнцу плачущая Ярославна. Но город не взял, на помощь вовремя подоспели
сыновья Святослава во главе с Олегом.
Вот так, «благодаря» Игорю, объединенные силы князей, собравшихся в
грандиозный поход на Степь, вынуждены были латать дыры на границах,
«загораживать Полю ворота».
Таков незатейливый сюжет гениальной поэмы. Все гениальное – просто. Но
неисчерпаемо!
Если судить по хронике Карамзина, эпоха демонстрации мускулов Руси и Степи
на этом завершилась. Восстановился прежний способ сосуществования: русские
усобицы с опорой на половецкие отряды. Но появились и серьезные проблемы. У
половцев возникли осложнения на восточных границах, у Руси – на западных.
Венгры и ляхи завоевали галицкое княжество. Мстислав с дружиною и половцами
вскоре разбили обоих и захватили в сражении польское государственное знамя
Белого орла.
В летописях Кончак с 1203 года не упоминается.
Половецкий хан Юрий Кончакович и второе по статусу лицо в Степи хан Данила
Кобякович (естественно, сыновья ханов Кончака и Кобяка) были настроены к Руси
лояльно. Больше занимались степными делами, где и встретили смертельную угрозу.
* * *
Чингизхан, призывающий теперь с придорожных плакатов кустанайских табакуров
купить сигареты его имени, спалил Отрар с находившейся в нем второй по значению
в мире (после Александрийской) библиотекой, лишив казахов писаной истории.
Затем его полководцы разбили родовое гнездо кипчаков в Тургае и,
загрузившись розовой уркашской солью, пошли на половцев прикаспийских и
приднепровских. Ханы Юрий и Данила приехали к русским князьям, чтобы отбиваться
вместе. По стопам ханов прибыли монгольские послы: дайте нам половцев разбить,
а с вами дружить будем.
Русские князья новым «друзьям» не доверились. Поехали в Степь оборонять
друзей старых (8).
* * *
Большой энциклопедический словарь (Москва – Санкт-Петербург,
КАЛКА (ныне Кальчик), река в Донецкой области (Украина). На Калке произошло
первое (31.05.1223 г.) сражение русских и половецких войск с монголо-татарскими
войсками, одержавшими победу.
Здесь и закончилась история днепровского соседства. Сложили головы крещеные
и некрещеные ханы, шесть князей,
семьдесят воевод и неисчислимое количество воинства (9).
Наступила многовековая монгольская эпоха, разметавшая русских и половцев по
другим географическим адресам.
* * *
В середине прошлого века, тысячелетие спустя, российские
переселенцы-землепашцы и скотоводы-кипчаки опять оказались соседями. С
точностью до наоборот. Не в запорожских, а в казахских степях.
– Так кто такие тамыры? – спрашиваю у Сагандыка Урынтаева, который,
помнится, что-то на эту тему писал.
– А чего ты у своего предшественника Ивана Ивановича (Сергеева, заведующего
отделом обкома партии) не узнал? Спроси тогда у Жиентаевых или Татиевых,
тамыров его семьи. Тамыры – это когда из колена в колено дружба в родство
перерастает. При переселенцах многие обзавелись приезжими друзьями. Наши тамыры
– украинцы в Пешковке...
В казахско-славянской гуще Кустанайщины произошло два взрыва:
освободительный – Амангельды Иманова (
Таков тысячелетний оборот колеса истории, знание которой должно бы делать
нас мудрее.
Слово, выброшенное из «Слова»
Ровно 210 лет назад графом Алексеем Ивановичем Мусиным-Пушкиным,
президентом Академии художеств, близким к екатерининскому двору человеком,
среди наследия одного из ярославских монастырей была обнаружена рукопись
шедевра древнерусской литературы – «Слово о полку Игореве».
Почти десятилетие расшифровывала сложный и не всегда ясный текст «команда»
в составе А. И. Мусина-Пушкина, Н. Н. Бантыша-Каменского и А. Ф. Малиновского.
Собственно, граф осуществлял лишь общее руководство, а «расчищали» письмена
последние – профессиональные специалисты по древним рукописям. Сложность
заключалась в том, что найден был не киевский оригинал, а сделанная три века
спустя его псковская копия. Переписчик-северянин не все правильно понял в
южном, да еще удаленном столетиями диалекте.
Но, в целом, первые издатели сделали перевод довольно высокой пробы. Их
реконструкция текста «заведена в рамку» и канонизирована. Исправления в него не
вносятся.
Соображения, которыми Мусин-Пушкин просил делиться по поводу их труда
«своих благонамеренных читателей», лишь берутся во внимание или отбрасываются
при переложениях и переводах поэмы на «употребляемое ныне наречие».
Некоторые соображения имеются. По случаю круглой даты хотелось бы ими
поделиться.
* * *
– Очки мои не видел, внучек, – поинтересовалась бабушка. – Никак найти не
могу.
– Так вы их на шее шнурком привяжите. Священное Писание я все равно сегодня
вам читать не буду. Мне двойку завтра выправлять надо, поставили по русскому ни
за что. И, между прочим, не Ной ваш на ковчеге плавал при потопе, а Утнапиштим.
Только что по истории проходили.
– Господи, – перекрестилась бабушка, – уже Ноя переименовали, безбожники.
Тем более, читай на ночь. Очистимся от скверны. А тебе потом воздастся...
– Не потом, а скоро. Ремнем. Отец счас придет. Отчистит.
...Я снял красный пионерский галстук и взял замусоленную поколениями
Библию. Божеская книга была исполнена убористым архаическим текстом, с налета
не читаемым. Но я уже кое в чем поднаторел.
Вот так с младых ногтей приобщался я к церковнославянскому языку, или
древнерусской письменности, оставаясь по-пионерски воинствующим атеистом.
* * *
Никогда не думал, что ребусы старых письмен могут быть востребованы в
советской школе. И вдруг – «Слово о полку Игореве» сразу по двум литературам:
русской и украинской.
Долго поочередно пыхтели причесанные отличницы, в строгих коричневых
платьицах и крахмально белых фартуках, в попытках прочесть древнеславянский
текст, чтобы, по замышлению учительницы, насладиться мелодией старинного слога.
Мелодия никак не напевалась: каждое слово наставнице приходилось подправлять,
разъяснять, переводить. А затем «лучшие люди» класса выдавали под дружный смех
последующий перл.
Со скоростью пулемета я прочитал оставшуюся неозвученной половину поэмы,
после чего последовала немая сцена. Все знали, что, кроме футбола, другие науки
меня не интересовали. Недолгую паузу прервал чей-то дружеский совет от задних
парт, мест обитания мужского рода:
– В Покровской церкви два месяца батюшки нет. Езжай, тебя с ходу зачислят.
* * *
В гуляйпольской городской библиотеке я это светское, старинной прописи
буквами исполненное произведение нашел. Еще тогда меня осенила одна
«корректурная» мысль. Я поделился ею с седой учительницей русского языка, более
авторитетной, нежели чернобровая – украинского.
– Почему «папорзи железные» под шеломами русских? Вы же знаете, что у нас
поворозками обыкновенными шапки снизу завязывают. Иначе сырой ветер уши продует
до колокольного звона в голове. Поворозки – паворзи под шеломами, а не
папорзи...
– Такие поправки во внимание взяты в некоторых изданиях. Давно, еще с
прошлого века.
* * *
В предыдущих статьях, посвященных «Слову о полку Игореве», я устами своих
единомышленников, обширно их цитируя, отмечал нетерпимость официальной науки к
мнениям, ей противоречащим.
За «Словом» от школьной скамьи и доныне через Интернет и периодику я слежу
неотступно. Но ничего особого не происходит. Сделавший многое как для его
популяризации, так и насаждения стереотипов, покойный академик Дмитрий Лихачев
остается с ними незыблем.
«Есть темные
места, – написал он в последних трудах, – «свист зверинъ въ стазби», «железные
папорзи»... Но лишенные чувства ответственности некоторые «исследователи» не
углубляют наши представления о «Слове», а «заставляют специалистов тратить
время на опровержение этих взглядов и трактовок, изрядно иногда засоряющих нашу
науку» (10).
Вот так: не мешайте, дилетанты, нам работать...
Поэма о князе Игоре для меня как «Троица» Рублева. Никто же не пытается
икону подмалевать. В целях улучшения. Как никому в голову не пришла мысль наложить
запрет на выражение эмоций, восхищение творением, на комментарии и
предположения.
Поэтому версии относительно «Слова» – это также наше личное дело. И пусть
не отрывают они «специалистов» от их плодотворной деятельности. Особенно вокруг
упомянутого «свист зверинъ въ стазби».
Один из самых ярких и, вместе с тем, запутанных эпизодов повести – начало
рокового для князя Игоря похода в степь половецкую.
Полный набор недобрых предзнаменований: солнечное затмение в пути, страшная
гроза, предупреждающие об опасности тревожные птичьи и звериные голоса,
карканье какого-то враждебного христианам языческого божества. Словом, все
сущее на земле отговаривает Игоря от безумной затеи.
Вот как все это изложено в первом, мусин-пушкинском, издании поэмы:
Тогда въступи Игорь Князь въ златъ стремень,
и поеха по чистому полю.
Солнце ему тъмою путь заступаше;
нощь стонущи ему грозою птичь убуди;
свистъ зверинъ въ стазби;
дивъ кличетъ връху древа... (11)
Реконструкция и официальный академический перевод этого отрывка авторским
коллективом под руководством Дмитрия Лихачева выглядят так:
Сълнце ему тьмою путь заступаше,
нощь стонущи ему грозою птичь убуди,
свистъ зверинъ въста,
Дивъ кличеть вьрху древа... (12)
То есть:
Солнце ему тьмою путь преграждало,
ночь, стонущая ему грозою, птиц разбудила,
свист звериный поднялся –
Див кличет на вершине дерева... (13)
Очень оригинально. Насчет такого толкования древнего текста возникают по
меньшей мере два существенных вопроса. Первый – что такое «свист звериный»? Кто
это среди ночи свистит?
«Суслики», – ничтоже сумняшеся поясняет нам Лихачев (14).
Да... Неужели же суслик, действительный представитель свистящих, но не
зверь, а зверек, днем приветствующий вас стоя с обочин степных и полевых дорог,
явился предвестником судьбы княжеского похода и фоновым героем великой
эпической поэмы?
О пророческих склонностях безобидного степнячка и его месте в пантеоне
«вещих» я решил справиться у «друга степей», как говорил Пушкин, калмыка.
Перечитал его уникальный народный эпос «Джангар».
«...Как бы ни была степь велика» (песнь XI), как бы ни было обширным
повествование, как бы много существ дышащих в нем не называлось, ни «вещий», ни
обычный суслик среди них не упомянут ни разу!
Могу к этому добавить, что привычки свистеть ночами он не имеет, потому как
опочивает в своей благоустроенной, с продовольственными каморками норе. И в
грозу, и в дождь – видел сам не раз – суслик моментально ныряет в нее, и
никакие молнии выкурить его оттуда не в состоянии.
Но бог с ним, с протежируемым сусликом.
Потому что есть второй, более актуальный вопрос: а куда все-таки подевалось
злополучное «зби» («свист зверинъ въ
стазби»)?
* * *
С этим «зби» мытарятся теперь уже третий век. И «в стаи збил», и «в ста(да)
збил», и «в ста збил», и «збися Див»... В принципе, такое членение допустимо,
поскольку древние тексты по причине дефицита дорогого пергамента писались
слитно, без интервалов между словами, с частыми сокращениями последних. Но
ввиду нелепости смысла вышеприведенные разбивки признания не получили. Школа
Лихачева, девиз которой: «Экспонат руками не трогать и даже пылинки с него не
сдувать», взяла и выкинула не понятый ею огрызок «зби» из текста вообще.
Заколдованный круг попытался разомкнуть Олжас Сулейменов, в академической
номенклатуре не состоящий. Исследуемый отрывок он прочел так:
Ночь стонущи ему грозою.
Птичь убуди свист.
Зверин вста зби.
Див кличет верху
древа...
Или в его же переводе:
Птичий пробудился
свист,
звериные восстали
зби (15).
«Зби», «з’би» Сулейменов считает множественным числом древнеславянского
«зыбь». Ссылаясь на И. Срезневского, автор толкует его как «беспокойство,
смятение». (Добавлю, что аналогичное объяснение термина содержится также в
этимологическом словаре Макса Фасмера). Нынешнее известное нам «зыбь» – это
«колебание, легкое волнение». Следовательно:
Птичий пробудился свист,
звериные поднялись
смятения.
Согласно ритмике «Слова», такая разбивка текста Сулейменовым делает этот
фрагмент поэтически весьма впечатляющим.
Подобная словесная фактура содержится еще в одном куске произведения:
131
мъгла поля покрыла.
132
Щекотъ славий успе,
133
говоръ галичь убуди.
Перевод:
131
мгла поля покрыла.
132
Щебет соловьиный уснул,
133
говор галичь пробудился.
Но, обратим внимание, строки здесь содержат выразительный поэтический прием
противопоставления: «уснул – пробудился».
Хотя версия Сулейменова наукой проигнорирована начисто, без комментариев,
дорогу в нужную сторону он проторил. Но, я думаю, не до конечной станции.
Первый мой подкоп под его построение: почему изящный поэтический ряд
Птичий пробудился свист,
звериные восстали
зби
(звериные
поднялись смятения)
скомпонован ни с того ни с сего в разных числах. Почему «свист» – в
единственном, а «зби» (смятения) – во множественном? Литературной традиции это
как раз и не соответствует.
Сулейменов «кочку» видит и в окончательном варианте делает попытку числа
сбалансировать:
Птичий пробудился свист,
звериное поднялось
смятение.
Далее. У птиц – звук (свист), у зверей – состояние (смятение).
Тоже для поэтического ряда прием нехарактерный.
Я считаю, что, сделав все верно, Сулейменов попросту «не поймал» нужное
слово. «Зыбь» здесь вмонтирована ритмически и грамматически правильно, но...
неточно.
* * *
Какие звериные «зби» восстают ночью в степи? На школьной экскурсии мы
заночевали в знаменитом заповеднике Аскания-Нова, среди херсонских
южноукраинских степей. «Зби» там самые невероятные: ржание, хрюканье, рычание,
блеяние, тявканье, мычание, рев, лай, вой, трубные и гортанные гласы... Это не
считая пернатых ночных солистов и нестройного хора семейства лягушачьих,
обжившего хозяйственный водопой. Словом, как писал Гоголь, чего только на той
ярмарке нет... В Аскании, правда, травоядная живность собрана со всего бела
света, но я не думаю, что восемь веков назад степь была менее густонаселенной.
И грозно рыкающими турами, и тварями помельче.
Полтора столетия тому, заночевав в пути, классик российской словесности
писал: «Едва зайдет солнце, и землю окутает мгла… степь легко вздыхает широкой
грудью... Треск, посвистывание, царапанье, степные басы, тенора, дисканты – все
мешается в непрерывный монотонный гул» (Антон Чехов, «Степь»).
Напрашивается параллель: птичий свист – звериные голоса (крики), в которой
присутствие единственного и множественного чисел оправдано.
* * *
«Слово» написано, как считается, в Киеве. Во всяком случае, на южнорусском
наречии.
...Странную вещь обнаружил в позапрошлом веке Владимир Даль. Золотая
голова. Германских кровей, он родился на Украине, в Луганске, и знал
украинский. Тоже, кстати, деятель не из академических кругов, хотя такое звание
ему дали. Но до 58 лет он служил царю и Отечеству на различных должностях,
оставив России бесценное сокровище – Толковый словарь.
Так вот, с большим удивлением Даль заметил, что далеко на север от Киева –
в Тверской, Новгородской губерниях, в Пскове – «...мы слышим... немало
украинских слов... Пончохи – чулки, черевики – башмаки, почекать – подождать,
трохи – мало, досыть – довольно, торба – мешок, горелка – водка, хата – изба,
цыбуля – лук...» Список сей у Даля предлинный (16).
...Вероятно, туда, на север, из Киева откочевало и отыскиваемое нами
подзабытое ныне слово. Именно в краях тверских и псковских Даль занес в свой
словарь «зебь».
«Зепь» (зебь) – псковское,
тверское: горло, хайло, глотка. Зепать (зебать – прим. мое, А.Т.) – кричать, зевать, вопить, орать во все горло» (В.
Даль, Толковый словарь, т.
Печать, радио, телевидение диалекты устранили. И от «зебь» – «зби» (в
«Слове» имеются подобные формы: «честь» – «чти») нам остался лишь анатомический
медицинский «зоб».
Поэтому предлагаю пока:
Птичий пробудился свист,
звериные встали зби
(звериные
встали крики).
Почему пока?
* * *
Потому что звери, как и мелкий суслик, в грозу молчат.
Это при нормальных условиях они в беспорядочной, казалось бы, разноголосице
находят друг друга для встреч, «столбят» территории, отпугивают соперника,
сбиваются в стаи, сигналят отлучившемуся молодняку.
В свирепую грозу, при других экстремальных обстоятельствах всяческая
«деятельность» в этих направлениях прекращается. Не до ночных свиданий...
Птицы, действительно, при ярких грозовых сполохах испуганно и шумно
пробуждаются. Зверь же инстинктивно ищет укрытие, дабы переждать ненастье. Не
прячутся от грозы стада домашних животных. Некуда и некогда. Я вырос и долго
работал на селе и знаю множество случаев поражения молнией находившегося на
голом месте скота, а чаще – возвышающихся на лошадях пастухов. Дворовые собаки,
храбро лающие на Луну, с громом и молнией предпочитают не связываться. Трусливо
поджав хвосты, они разбегаются по конурам при первом грозовом раскате.
Владимир Даль (сошлемся еще раз): «Ино встать употребляется вместо стать,
остановиться...» (Толковый словарь, т. 1, стр. 270).
В Мариинском Евангелии (Ин. XXI) я вычитал: «ста Иисусъ при бърезе».
Остановился Иисус у берега.
Так что прочтение «звериные остановились крики» вполне возможно. Как в
ранее отмеченном противопоставлении: «соловьи уснули – галки пробудились», так
и здесь содержится антитеза, не позволяющая свести повествование к монотонному
перечню обстоятельств:
Птичий пробудился свист,
звериные умолкли
крики.
И в шелесте послегрозового ливня князь услышал не символическую, знаковую,
а прямую речевую угрозу. Какое-то мифическое существо сигнализировало «Волге, и
Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, Тмутороканский болван»
(сторожевой идол приморской степи).
Внезапность набега, на которую более всего уповал князь Игорь, не
состоялась. Половцы сообщение сидящего на аванпосту Дива приняли своевременно.
Из необъятных кочевий они по степному бездорожью под «тележный крик» потянулись
«от Дона и от моря, и от всех стран» (сторон) на окружение вторгшегося
княжеского воинства. Что и привело Игоря к жестокому поражению.
* * *
В переводе этот отрывок я понимаю так:
102 Тогда
вступил Игорь князь в злат стремень
103 и
поехал по чистому полю.
104 Солнце
ему тьмою путь заступало,
105 ночь
стонала ему грозою,
106 птичий
пробудился свист,
107 звериные утихли крики,
108 Див
кличет с вершины древа,
109 велит
послушать земле незнаемой –
110 Волге
111 и
Поморию,
112 и
Посулию,
113 и
Сурожу,
114 и
Корсуню,
115 и
тебе, Тмутороканский болван!
* * *
Это моя версия. Верна она или нет – вопрос. Меня в понимании «Слова» она
вполне устраивает. Несогласные поиски своего смысла опального «зби» продолжат.
Потому что...
Изданный впервые двести лет назад, в 1800 году, текст рукописи «Слова»
начинался заголовком «Героическая песнь о походе...» А из песни слова не
выкинешь...
«Слово», русские, норманны,
викинги, варяги и ...шереширы
– Гапакс
– Версии
– Варяжские
гости
– Закон моря
– Скобы ершить
447 Великий князь Всеволод!..
450 Ты ведь можешь Волгу
451 вёслами раскропить,
452 а Дон шеломами вылить!..
456 Ты ведь можешь посуху
457 живыми шереширами стрелять –
458 удалыми сынами Глебовыми.
Гапакс
«Слово» в заголовке статьи – это «Слово о полку Игореве».
Соседи русских – «варяжские гости» – смешанные к концу первого тысячелетия
германских кровей скандинавы. Северные люди, норманны.
«Шереширы», как явствует из эпиграфа, это какое-то метательное оружие в
сражениях на воде – по морям или рекам. Никто теперь, правда, не знает, что оно
такое, как выглядело, откуда корни названия...
А «гапакс» (и закончим на сём напоминания об используемом здесь «понятийном
аппарате») – это промелькнувший лишь единожды в старинных текстах термин. Если
он еще и непонятен, то вариантов для сравнительного, так сказать, анализа не
имеется.
О смысле его остается гадать. Вернее, строить версии. Методика, в отличие
от ворожбы, научная. Спасибо ей, мы хоть что-то начали понимать в мироздании.
Так вот, «шереширы» и есть гапакс. Нигде в пластах русской словесности не
откопан. Кроме манипулируемого нами обращения великого князя Киевского Святослава
к великому князю Владимирскому Всеволоду (Большое Гнездо). С призывом стрелять
теперь уже посуху в наседающую Степь.
Большое Гнездо самым первым плюнул на престол великокняжеский. Бывший
вассал Святослава объявил себя равновеликим патрону Киевскому. Его примеру
последовали.
Обилие удельных равновеликих – трагедия. Мы аксиому эту выстрадали. Три
века ига потребовалось.
Версии
Выдвинуто их насчет «шереширов» множество. Но малоубедительны они и
нелогичны. Одни уводят нас к тем же скандинавам, другие – на противоположный
край Ойкумены, в Степь басурманскую, откуда мы действительно зачерпнули
порядочно «словесной руды».
Ресурс древнерусского в реконструкцию понятия практически не вовлекался.
Как и его недавно еще ходившие, письменно зафиксированные диалекты. Как и
современный язык тоже...
Вообще-то версий, науку оккупировавших, две. Первая, лихачевская: шереширъ
– вид копья (17).
...Да зачем же былинному копью такой немелодичный синоним. По «Слову» ведь
«копия поютъ»:
55
Хочу, – говорит, – копье преломить
56
в конце поля Половецкого...
171
Тут копьям преломиться...
253
трещат копья харалужные...
И – шедевр поэзии:
91
А мои те куряне – сведоми кмети:
92
под трубами рождены,
93
под шеломами взлелеяны,
94
с конца копья вскормлены...
Коллективистскими усилиями установлено, что «къмети» – это воины. В данном
случае – курские. (А «свiдомий», кстати, по-украински – передовой,
сознательный). Под трубами, в поход зовущими, рождены. «Взлелеяны» – во всех
исследованиях оставлены без комментариев. Слово как бы современное.
Не совсем. Бабушки наши, прабабушки нынешние, молочных младенцев лелеяли в
люле. Убаюкивали под монотонное «ой люли, ой люлю...» Лелеяние – в грудном
возрасте. «Лёлю наденем» – распашонку.
«Под шеломами взлелеяны» – поразительной красоты метафора. Возле титьки
материной еще, а уже в шлеме. Воины! А после груди, на ноги встав, – пища с
конца копья. С костра, в походных условиях.
Так что «поютъ»-таки копья!
Копье в скандинавских сагах, как меч и шлем Ильи Муромца, в былинах не заменяемы
ничем и синонимов в героических эпосах не имеют. И иметь, по законам
высокопарного стихосложения, не должны.
* * *
Вторая версия: «шереширъ» – живой огонь (18).
Есть в «Истории государства Российского» летописная сноска Николая
Карамзина о поимке «бесермена или харазского турка, стрелявшего живым огнем...
Киевляне догнали сего хитреца в бегстве и доставили Святославу со всеми его
снарядами, но, кажется, не воспользовались оными» (19).
Здесь вопросов также предостаточно. Басурмана пленили 30 июля 1184 года во
время объединенного похода русских князей против Кончака. А Всеволод шереширами
стрелял (по «Слову») в ходе Волжской кампании 1183 года, то есть годом раньше.
Затем, что же на реке можно подпалить снарядами, пусть даже с «живым
огнем»? Огромные морские посудины – да! А разбухшие, черпающие бортами воду
плавсредства?! Если даже бы удалось что-нибудь воспламенить, то достаточно
плеснуть шлемом для полного пожаротушения.
«Славяне, – как отмечал Константин Багрянородный, – не имеют больших
кораблей, поскольку выходят в море из рек, где нельзя пользоваться большими
судами...»
Замечу, что рецепты смесей для поджога кораблей неприятеля описаны еще в
трактате Энея Тактика «Об искусстве полководца» (
Варяжские гости
Как росток славянских ветвей, я по молодости резко отрицательно относился к
норманнской теории образования древнерусского государства.
Особо солидаризировался с Ломоносовым. Архангельский мужик, я понимал,
бился с норманнами, ему современными. Оккупировавшими российский академический
Олимп. Но и предкам их Михайло Васильевич воздал сполна.
В каком-то фильме есть сценка призвания варягов. Безропотно склонив седые
головы, теребя в руках шапки, забитые наши предки умоляют: страна у нас велика
и обильна, но порядка в ней нет. Приходите, володейте.
Сомневался я. С какой стати самая свободная из земель русских – Новгородчина,
ставшая вскоре республикой с демократичным по тем временам правлением,
попросилась под власть пиратов – ловцов удачи, отпрысков Эйрика Рыжего и Лайфа
Счастливого?
...Освоив в совершенстве суровое, ледяных широт морское ремесло, варяги
развернули по параллелям и меридианам торговлю и разбой. Рыжий добрался до
Гренландии с ее несметной полярной живностью. А сын его Лайф за полтысячи лет
до Колумба основал в Новом Свете поселение Винланд неподалеку от нынешнего
Нью-Йорка.
Полгода норманны осаждали Париж, но на сухопутье франки оказались им не по
зубам. Зато на воде скандинавы шансов не оставляли никому.
Пиратство становилось бичом для набиравших экономическую силу как самих
скандинавских земель, так и для Гардарики – страны городов, как именовали
варяги Русь.
...Позже к норманнской теории я стал относиться спокойнее. Как писал о
предках наших В. Ключевский, «туземцы (очень лестно о самих себе, поскольку в
этом слове двоякий смысл – прим. мое, А.Т.),
собравшись с силами, прогнали пришельцев и для обороны от их дальнейших
нападений наняли партию других варягов» (20).
Создали, как сейчас говорят, себе «крышу». Ибо не были русичи сильны в
морском деле со своим «флотом» из лодок-однодревок.
«Варяг-наемник» точь-в-точь сохранился в современном языке. Футбольный
варяг – это прикупленный на стороне игрок.
Почти все в русском космосе сгорает промелькнувшей звездой и растворяется.
Но не бесследно...
Хелги стали Ольгами, Ольгерды и Ингвари – Олегами и Игорями. А затем пошли
полностью обрусевшие Святославы и Владимиры, Ярославы и Всеславы. Династии
варяжских Рюриковичей до конца XVI века.
В кровосмешении верх взяло славянское большинство.
Но осталось наследство – лодьи викингов и скандинавское боевое искусство. В
речных сражениях русичам равных не было. Всеволод Большое Гнездо разметал
флотилию Волжской Булгарии. Волжской!..
И по морям хаживали. Князь Киевский Олег в 907 году подплыл ночью к
Царьграду, но уперся в тяжелую заградительную цепь на огибающей город бухте.
Лодьи поставили на колеса (имевшиеся всегда в наличии для «волока» мимо
днепровских порогов) и окружили столицу Византии. Разбуженные цареградцы
откупились от русских серебром.
Закон моря
«Нельзя причинить никакого серьезного вреда неприятелю на море до тех пор,
пока оба сражающихся корабля непосредственно не сходились друг с другом...»
Нужно «сойтись с противником вплотную бортами и взять его на абордаж». Это
слова Фридриха Энгельса, величайшего знатока роли труда (в том числе и ратного)
в процессе превращения обезьяны в человека.
На абордаж судно бралось метаемыми вручную или с помощью тетивы крючьями,
ершами, зацепами. Викинги в «Саге о Ньяле» (1011 год) действовали так: «Тогда
Вандиль схватил крюк, бросил его на корабль Гуннара и тотчас же притянул
корабль к себе... Кольскегг схватил якорь и закинул его на корабль Карла. Зубец
якоря угодил в борт и пробил его» (21).
Скобы ершить
На студенческой практике (какая там практика, просто дармовая сила
потребовалась) мы монтировали огромные стропила для стометровых складов в
райцентре Веселое на Запорожье.
– Кто скобы получал? – строго спросил мастер Николай Иванович Сечин.
– Я, – ответил я.
– Так вот, вези все обратно, и пусть они их ершат. Гвоздь и тот насечки
имеет. А тут такие махины – на канцелярские скрепки сажать...
...Из горна, меха которого я, вспотевши, качал, кузнец вытаскивал пачки
искрящихся скоб, брал на деревянной рукояти зубило, а я клепал по нему теперь
уже в качестве молотобойца. Податливый металл ощеривался острыми зубьями.
На черновой работе туда-сюда от горна до наковальни я дышал, как загнанная
лошадь. У пожилого кузнеца – дело высокой квалификации. Позволяющее рассуждать.
– Вы сразу должны были указать, для чего скобы. Они есть временные,
гладкие, легко вытаскиваемые при окончании монтажа. Потому как каждый гвоздик
затем ржавеет да деревянную конструкцию разрушает. А есть крепежные, на которых
эти самые конструкции и держатся. Выдрать их можно только «с мясом». В Сибири
мы топляк, бревна, при сплаве затонувшие, ершами выволакивали...
«Ерш» – по Максу Фасмеру – «наименование рыбы», а также «зазубренный
гвоздь».
У чехов гвоздь – деревянный пробойник,
у латинян – шест, палка, копье,
у готов – жало, острие,
у литовцев – дубина.
Словом, все этимологические гвозди – ударное оружие. А зазубренные они –
ерши.
Насколько родственны семантически «ерш» и «шорох»? По Владимиру Далю, одно
из значений слова «шорохъ-шерешъ – неровность на поверхности. Шерошить – делать
шершавым, ерошить». (Толковый словарь, т. IV, стр. 629).
И, как выразился мастер Сечин, ершить тоже. (Там же, т. I, стр. 522).
Перечитывая «Слово», я убеждаюсь, что «шереширъ» – орудие абордажа.
Всаживаемое (современное – «зашарашить») в борт судна противника. Как заноза:
вглубь – легко, а назад, против шерсти, – никак. На пеньковом канате, искусство
плетения которого тысячу лет позволяло Руси поставлять его всем флотам Европы.
Вот такими метательными орудиями воины Всеволода Большое Гнездо, удалые сыны
Глебовы, «шерешили» ладьи волжских булгар, варяжского опыта не имевших.
«Посуху» же они сами, видимо, были «живыми гарпунами», грозным династическим
оружием...
А стреляли шереширами профессионалы. Дилетант – он ведь только снаряд
утопит.
Как
на небе звезд,
На
земле песчинок,
Как
зимой снегов,
А
весной росинок,
Сколько
в ливне капель,
А
в лесу листвы,
Сколько
у колосьев
Спелых
зерен ржи,
Сколько
под копытами
Выбито
травы...
Вот такое количество врагов, играючи метнув копье, уложил мифический варяг.
Это мой перевод отрывка ирландской саги.
Преувеличение силы и мастерства викинга здесь, по законам эпического жанра,
неимоверное. Но, видимо, владел оружием древний ирландец. Раз легенда о нем
осталась на века. И изложена красиво.
Часть II
«Слово» и я
•Эссе
•150-й перевод «Слова» с комментариями
и приложением
Раздел первый
1. Митинг о полку Игореве
В самом конце прошлого века со статьей «Слово» и мы» я решился вступить в
прения по повестке дня: «Слово о полку Игореве». Дискуссия шла к тому времени
уже двухсотый год подряд, без перерыва, и конца-края ей для вынесения
сколь-нибудь солидарного решения не предвиделось. Скорее наоборот: те проекты,
которые подготовил и пытался провести в жизнь президиум из лиц в строгих
академических мантиях, оспаривались все большим и большим числом голосов.
И президиум удалился. То ли в совещательную комнату, то ли в комнату
психологической разгрузки – освежить голову. Собрание тем временем пошло на
самотек и переросло в митинг. Никакого регламента и порядка: кто что хочет, то
и говорит у свободного микрофона.
Вот примерно такой характер с середины девяностых годов прошлого столетия
принял на постсоветском пространстве вышедший из-под контроля процесс
осмысления шедевра древнерусской литературы «Слова о полку Игореве», именуемого
коротко «Слово» или СПИ. Сложилась качественно новая ситуация: полвека до этого
предмет нашего внимания позволялось толковать лишь официальной академической
науке. Всякое иное к сведению не принималось, более того, изводилось и
искоренялось, как сорняк.
Неловко сравнивать академика Д. Лихачева на этом поприще с академиком Т.
Лысенко, снискавшим печальную славу гонителя отечественных генетиков как
шарлатанов от науки. Может, даже жестоко проводить параллели. Но…
В оценке действий сталинского землепашца, как говаривал руководитель
Алматинской, а затем нашей Кустанайской области, потомственный дипломированный
крестьянин Николай Князев, хватили лишку. Посмотрев телефильм «Белые одежды», а
затем затребовав книгу Дудинцева, легшую в основу сценария, он искренне
возмутился воссозданным для потомков карикатурным образом Трофима Денисовича.
…Лысенко хотел как лучше – народ с голоду пух в военные и послевоенные
годы. Составил академик неотложные, как тогда говорилось, мероприятия. Вывел
ветвистую пшеницу… На одном стебле – три, а то и четыре полновесных колоска. Я
сам снимал два ее урожая на пришкольном участке в начальных классах.
Новый сорт сразил одного из отцов советского и украинского кинематографа А.
Довженко. Он сразу сел писать сценарий: это же прорыв!.. Это же изобилие!!. Это
же голова!!! Это же...
– Видели, – спросил Сталин, – плоды марксистско-ленинской методологии в
науке?
– Мы завтра-послезавтра создадим более продуктивные и устойчивые сорта, –
заверили генетики.
– Значит, денежку дай сейчас, а вы сделаете потом… А вот этого не хотите…
Кукиш, и – вон из институтов и академий…
Не успел Довженко снять фильм о научном подвиге земляка Лысенко. Ветвистая
чудо-пшеница к третьему урожаю выродилась как сорт. Из-за игнорирования законов
той самой генетики.
Но тогда требовался скорый, сиюминутный результат, и народный академик, с
землей под ногтями, его добывал. Виновен он в тяжком грехе церковном – гордыне.
Благорасположенного к нему вождя он убедил: истина – вот она, – и только у
меня…
Словопрения на ниве гуманитарных культур никакого народно-хозяйственного
значения не имели. «Збися Див» на русичей или же в другую сторону – на
половцев, или не «збися» вообще (а так оно скорее всего и было), Сталина не
интересовало. В области литературы его больше занимал новый сценарий
современника Довженко, в котором вождь узрел национализм. И запретил.
Но, несмотря на то, что академики от славистики могли спать спокойно, грех
они взяли на душу тот же – гордыню.
Истиной обладают боги. Они там, высоко, на небеси. Им не нужно возноситься
на пьедесталы. Шаткие они, земные… Рушатся…
* * *
Переломные ситуации, прежде чем оценить, констатируют, что лично я и
предпочитаю делать.
Долго мысль метеорная или по-детски наивная ударялась о дамбу накопителя.
Даже лишнее оттуда не канализировалось.
И рухнула, поплыла дамба в хлынувшем буруне невостребованных идей, с мутным
осадком понизу и грязной пеной поверху. С кувыркающимся в потоке остовом бывшей
плотины…
Успокоится течение, и остатки его конструкций лягут в плоть более разумного
и прочного сооружения… Как резолюция прокатившегося стихийного митинга.
2. Понизите стязи свои!
В чем, как мне представляется, причина безрезультатных усердствований
множества старателей при пересевании словесной руды «Слова» в поисках
философских камешков? В том, что сырье добывается в тупиковом кротовом штреке.
В его бедной для находок лаве гиперболизации противостояния русских с половцами
– соколов славных с черными воронами – как причинности всей тогдашней русской
истории.
Я давно уже заявляю, что автор видит дальше и судит гораздо шире. Главная
мысль и крик души его – усобицы и войны вообще, при которых вокруг не пахари
перекликаются, а лишь воронье, трупы делящее. Понизите знамена свои (пыл
умерьте), воткните в землю мечи, о черепа людские уже затупившиеся, – умоляет,
требует или бросает презрительно автор. – Во имя сохранения самой русской
державности!
Половецкая проблема для Руси – это практически проблема ее еще одного
присоседившегося княжества, тесно сросшегося со всей ее
социально-экономической, политической и культурной системой. И, конечно же,
усобиц с ним. Но в чистом виде их у Руси с Полем не существует. Переплетение
межкняжеских (включая половцев) отношений создает такие комбинации связей и
интересов, что порой даже разобраться тяжело.
«…Западный половецкий союз (по С. А. Плетневой) вошел в состав Русской
земли, – пишет Л. Гумилев, – сохранив автономию…» (22)
К таким выводам Л. Гумилев и С. Плетнева пришли на основе изучения
огромного количества источников и открытия законов развития и взаимодействия
этносов.
Я все это начал понимать интуитивно, поживши не один год в Тургае. С
молодых лет волею случая я оказался там, где находится пуповина кипчаков. Где
запах манящей их всю жизнь емшан-травы, горькой степной полыни, кроме которой
иногда ничего здесь больше и не растет. Даже мясо и молоко тут отдают ее
горечью. Это летом. А зимой – экстремальные условия для выживания…
С удивлением я узнавал, что из этой глухомани вышел цвет казахской нации,
ее интеллигенции. Да, для европейца это глухомань. А для коренных степняков –
привычная, со своим образом жизни родина и питающая энергетическая среда.
Работал я затем на высоких этажах, и мне выпала судьба сопроводить на
побывку в их тургайскую отчину Сырбая Мауленова и Гафу Каирбекова. В Кустанай
из столицы они прибыли вместе с опекавшим аксакалов Абишем Кекилбаевым,
впоследствии госсекретарем независимой Республики Казахстан.
Немало времени провели мы в долгих застольных беседах за ужином в
специальной аркалыкской гостинице «Космос», где в книге постояльцев да
автографами на стенах отметились все приземлившиеся в нашем крае советские и
иноземные космонавты. А целыми днями пропадали на встречах с читателями и
поклонниками, корифеи казахской литературы собирали многолюдные аудитории.
Сырбай Мауленов, видимо, знал, что это его последнее свидание с родиной.
Пошаливало здоровье, взгляд у него в незанятые минуты был грустный. Гафу
Каирбеков – полная противоположность. Джигит! Но нет уже ни того, ни другого...
Запомнилось мне четко то, что аксакалы приветствовали и принимали сердцем
перемены в Тургае.
Так к чему речь? К тому, что я уже тогда знал проблематику «Слова» и делал
попытки его перевода. И подумалось мне: начнись вдруг сейчас дискуссия на эту
тему, а я возьми да выложи им всё с точки зрения официальной российской науки.
Или утвержденных учебных программ. О том, что предки наши далекие – вон какие
герои! А ваши поганые – ужас и проклятие!
* * *
Оценивать свою цивилизованность только капиталом дальних пращуров, мягко
говоря, бестактно. А без такта говоря, можно подозревать об уже полном
отсутствии завещанного наследства.
Нельзя было, конечно, с тем «правильным» набором стереотипов серьезно заглянуть
в прошлое. И носили – каждый свою точку зрения – за пазухой.
А историческая память народов цепкая. У кого – на бумаге, у кого – в
головах. Мой товарищ давно – еще не было Верхне-Тобольского водохранилища –
познакомил меня со своим прадедом, из кипчаков, род которого издавна обитал в
пойме грядущего затопления. Под воду должны были уйти и памятники древней
цивилизации – стоянки и захоронения андроновской культуры.
Наш институтский археолог, очкарик интеллектуальный, Валериан Евдокимов два
знойных лета со студентками неистово рыл землю, чтобы сохранить побольше
исторических ценностей для науки перед ужасом нашествия гидротехников.
А я наездами, помогая провиантом, осматривал раскопанные остатки древних
жилищ, пережившие на четыре тысячи лет своих хозяек нетленные в любой среде
горшки. И скелеты андроновской семьи: дитяти с матерью и хозяина с пробитой
головой. Останки их нашли затем приют в нашем областном музее.
Коныспай-ага (сам он уже давно дальше двора не уходил) передал через
правнука, чтобы мы оказали его дому честь и пришли на бешбармак. А заодно
рассказали, что мы там ищем. Потому что, насколько он знает – а знает он здесь
все, – ничего там такого нет.
С моложавой женой-прабабушкой аксакал приветствовал представителя науки, а
в моем лице – ее покровителя и, не торопясь, за кумысом, мясом и крепким чаем
выведал у ученого всю информацию. И заставил его замолчать:
– Никакие то не древние. Зря вы там тревожите покой предков наших. Люди там
лежат, в бою с калмыками павшие…
И начал рассказывать подробно, кто участвовал, как и в каком возрасте
погиб, сколько детей оставил. И когда это было. А было это очень давно, более
трехсот лет назад. Тогда же и европейские поселенцы здесь появляться стали.
– А с русскими в наших местах ни одной стычки не было. В Звериноголовской
крепости, под теперешним Курганом, при Пугачеве была какая-то заваруха…
Преподаватель мой сидел и по-прежнему молчал. Не понял бы его патриарх
здешних степей, что выкопал он прах уж очень отдаленных, за пределами
видимости, предков. А те, поименно известные, полегшие скотоводы покоятся в ста
метрах по Тоболу выше.
* * *
Другой наш институтский преподаватель Юрий Кизилов, ходивший, будто Сократ,
в сандалиях на босу ногу, защитил диссертацию на историческую тему с
философским, как у грека, подходом. Суть ее заключалась примерно в том, что на
Руси и в Степи в те века и в те рати, когда само «Слово» родилось, орудия труда
и быта были такие же, как кое-где еще в начале двадцатого века. Начиная от сохи
землепашца и юрты кочевника. Калейдоскоп тысячелетия: мельтешащие лица на фоне
все тех же неизменных декораций. И только промышленная революция перевернула
все вверх дном: и декорации, и подмостки.
Добывал свои научные доказательства Кизилов, как и археолог Евдокимов,
раскопками то там, то сям по Евразии. Находил даже вещи покруче, чем сейчас:
самозатачивающийся режущий инструмент и столовые ножи, следы косметики,
меняющей цвет лица и даже зрачка…
А философия вытекала из того, что тысячу лет также не менялось ничего почти
в образе жизни и его укладе. В обычаях, морально-этических нормах, традициях.
Словом, какими были наши деды еще недавно, до промышленного котла, – такими и
канувшие в пучину веков их пращуры. А дедов, прадедов даже, мы еще помним и с
той, и с другой стороны: нормальные люди. Преимущество наше зыбкое лишь в том,
что их уже нет, а мы еще несем эстафету после их накатанной веками тележной
колеи... По пересеченной местности...
3. Грамматика как наука идеологическая
Первооткрыватели «Слова» остерегались, дабы при подготовке печатного текста
рукописи не стать невольными соавторами, что неизбежно бы исказило его суть.
Они понимали, что ничего менять и додумывать нельзя: пусть все остается как
есть, а там видно будет. Самовыражалась та, мусин-пушкинская, команда лишь в
переложении песни на «современное наречие».
У потомков руки зачесались. Нужно подправлять: предки наши грамматику в
школе не изучали, кругозор зауженный имели. То акт затмения солнца разорвут,
то…
Народные эпосы с тысячелетними историями «причесаны» до ясного смысла
изустной передачей из поколения в поколение, а затем литературной редакцией. Но
и там имеется достаточно возможностей для желающих подмалевать.
В священных Библии и Коране, между прочим, тоже... Из-за этого в ряде
церквей толковать писания простым смертным запрещено. Ибо можно дотолковаться
до противного. Ересь! На костер! На смертную казнь за оскорбление чувств
остальных праведников! Аутодафе и вера пока в ярме кое-где парой.
«Слово» – не эпос и не священное писание. Сам безымянный автор назвал его
еще вдобавок повестью-песней, и никуда оно в номерные ячейки современных
литературных жанров не влазит. Это эпическое назидание, исполненное и
записанное без последующей доработки со всеми сугубо личными индивидуальными
особенностями мышления, стиля, слога и кругозора певца. По поводу последнего
Лев Гумилев позволил себе ремарки вроде: ну и что же, коль в «Слове» значится
вот так... Это всего лишь рассуждения автора со своей колокольни…
Слова, тем более сколоченные во фразы, тем более фразы, составляющие
произведение на древнем языке, толкуются порою и так и этак.
«Что ты хочешь этим сказать?» – нередко спрашиваем мы, хотя говорилось нам
на современном русском.
Что пытался сказать автор «Слова» в том или ином случае, в «темных местах»
текста, боюсь, мы точно не узнаем никогда. Переспросить не у кого.
Поэтому «кождо да держит отчину свою». Каждый да держит свое разумение
песни, автора и собственного генеалогического следа во глубине веков. Такова,
как говорится, на данный момент объективная реальность, следуя которой в тексте
песни тем более ничего исправлять нельзя. Субъективно будет!
Что, на мой взгляд, можно?
Уточнять разбивку текста, пришедшего к нам слитно, на слова и
словосочетания. Далее: отходить от современных правил толкования падежей и
чисел по окончаниям, а также смысла служебных слов – частей речи. Укажу
следующие причины.
Один из нестирающихся в памяти анекдотов – о произношении слова «портфель».
Лингвисты затрудняются: «В нашем институте на филологическом факультете
пятьдесят
процéнтов доцéнтов считают, что портфéль.
А пятьдесят прόцентов дόцентов – пόртфель». Французам, у
которых мы слово это заимствовали, проще. У них и портфель, и всё остальное
имеет ударение только на последнем слоге. В русском же, великом и могучем
исключениями...
Есть серьезный словарь-справочник трудностей русского языка на основе
статистического анализа периодики. Как правильно написать: «по грибы» или же
«за грибами»? Из тысячи случаев, скажем, «за грибами» ходили столько-то сот
корреспондентов газет, а «по грибы» – столько. А водитель у меня был – из
России, – так тот каждый выходной летом просил разрешения «сбегать» на
служебном транспорте «про грибы».
– Куда-куда?
– Про грибы бабушка сильно просит отвезти. С сыроежками пельмени очень
любит… Про что старуху не уважить-то... И про запас...
– Езжай. А то и вправду обидим ни за что ни про что…
В самом «Слове» один и тот же фразеологический оборот написан неодинаково.
Русские воины скачут, аки серые волци, в поле, «ищучи себе чти, а Князю
славе».
А через несколько строк буквально, огородившись в поле червлеными щитами,
русичи «ищучи себе чти, а Князю славы» (23).
«Чти и славы» – чести и славы. «Слава» имеет здесь различные окончания, но
главное, что смысла они не меняют. Что касается «чти», то я даже подозревал: не
множественное ли это число? «Честь – чти», («зебь – зби», «день – дни»).
Собирательное для воинства? Но, скорее всего, это родительный падеж
существительных женского рода единственного числа, аналогичный именительному
падежу множественного. Мужской род слов «день – дни» в родительном падеже
единственного числа отличен: «дня».
– В русском, – сказали мне, – «честь» множественного числа не имеет. Не то
понятие, чтобы применять собирательно.
– Библию брать в руки надо. «Мнозими честьми почтоша насъ», говорится в
деяниях апостолов. Если, конечно, верить В. Далю (24), у которого Библия
неправленая была. Я в своей, трижды Деяния прочитавши, так и не выявил
старинного оборота. Библий у меня несколько, но я сверял по «облегченной»: «В
русском Переводе с Параллельными местами, Объединенные библейские общества,
1992».
* * *
А еще приходилось и придется уточнять, при переводе-истолковании,
естественно, буковки в дошедшем до нас тексте. Допускали летописцы и
переписчики ошибки. Находили – крестились перед Всевышним и исправляли. Не
находили – оставляли невольные ребусы нам.
Даже машина-робот, печатая первый текст в 1800 году, нагрешила. «…В
некоторых экземплярах издания в этом слове не оттиснулась правая половина буквы
«о» – псзримъ (вместо «позримъ синего Дону» – прим. мое, А.Т.).
…В первоначальном виде… это слово набрано с опечаткой: Бладимиръ;
Владимиръ.
…В этом предлоге («то было въ ты рати и въ ты плъкы» – прим. мое, А.Т.) нечетко оттиснулась буква «в», похожа на «с»: съ.
…Слово напечатано с опечаткой: Святслаеъ. Из-за дефекта набора в
большинстве экземпляров первого издания не полностью оттиснулась нижняя часть
буквы «в», и она получилась похожа на «е»: еъ.
…Слово набрано с опечаткой: князвмъ.
…Конечное «е» («възлелей, господине, мою ладу ко мне» – прим. мое, А.Т.) оттиснулось с дефектом
– похоже на букву «в»: господинв. В ряде экземпляров первого издания нижняя
часть буквы «е» в этом слове загнулась влево и оттиск ее похож на букву «в»:
нвму» и т. д. (25)
* * *
Классический пример насилия над «Словом» – узаконенная перестановка строк
якобы для «воссоединения семьи» глаголов двойственного числа «поволокоста» (оба
заволоклись) и «погрузиста» (оба погрузились). В нынешних текстах даже ссылки
не делают на то, что так переставить строки предложил когда-то некто. Оторвали,
как говаривал одессит Попандопуло, голову и сказали, «шо так и было».
Темно
было в третий день:
два
солнца померкли,
оба
багряные столба погасли,
и
с ними два молодых месяца –
Олег
и Святослав –
1
тьмою заволоклись
2
и в море погрузились,
3
и великую смелость возбудили в хиновах (26).
А в мусин-пушкинском тексте первого издания вот так: «Темно бо бе въ 3
день: два солнца померкоста, оба багряная стлъпа погасоста, и съ нимъ молодая
месяца, Олегъ и Святъславъ тъмою ся поволокоста. На реце на Каяле тьма
свет покрыла: по Руской земли прострошася Половци, аки пардуже гнездо, и в
море погрузиста, и великое буйство подасть Хинови» (27). (Цитируемые строки пронумерованы и
подчеркнуты мною, А.Т.).
Что в мусин-пушкинском толковании (сейчас неактуальном) означает:
«На реке Каяле свет в тьму превратился; рассыпались половцы по Русской
земле, как леопарды, из логовища вышедшие; погрузили в бездне силу русскую и
придали хану их великое буйство» (28).
Такое буйство, что:
Уже
снесеся хула на хвалу;
уже
тресну нужда на волю;
уже
врежеса дивь на землю.
Се
бо Готскiя красныя девы
въспеша
на брезе синему морю.
Звоня
Рускымъ златомъ,
поютъ
время Бусово,
лелеютъ
месть Шароканю.
А
мы уже дружина жядни веселiя! (29)
«Уже хула превзошла хвалу; уже насилие восстало на вольность; уже филин
спустился на землю. Раздаются песни готфских красных девиц по берегам моря
синяго. Звеня русским золотом, воспевают оне времена Бусовы, славят мщение
Шураканово. А нам уже, братцы, нет веселия!» (30)
…Да, наворотов в переводе многовато. Но строки и даже слова оригинала,
повторяю, мусин-пушкинцы местами не меняли.
* * *
Что узаконенная перестановка дала? Для понимания «Слова» – ровно ничего.
Для смыслового ряда этого логического фрагмента песни – шараду. Где и кто в степи
половецкой «в море погрузиста»?
Что-что, а место битвы Игоря с половцами описано подробно. Как и точный
адрес моря: на краю степи.
Детали сражения рассыпаны по тексту, но я приведу лишь финал побоища «в
поле незнаемом, среди земли Половецкой», где и посеяли русские своими костьми
землю под копытами коней. Там, в степи, «чръна земля подъ копыты костьми была
посеяна, а кровiю польяна».
Я здесь сделаю отступление. Мне кажется, что символика битвы запечатлена в
духе верещагинского полотна «Апофеоз войны» с горою черепов и черным вороньем.
Чръна земля подъ копыты
костьми
бела посеяна,
а кровiю
польяна.
То есть не «была», а «бела». Классические
приемы позволяют поэзии живописать и впечатлять контрастом. Грамматически
спряжение «костьми бела посеяна» не безукоризненное. Но я не случайно приводил
ранее пример разночтения «славы» даже в устойчивых словосочетаниях. К тому же я
предлагаю эту версию, как и последующие, лишь для толкования «Слова» в
переводе, а не правлю оригинал. И заявляю, что главная цель моего перевода –
как раз свести к минимуму коэффициент погрешности по сравнению с предыдущими. В
некоторых из них от великой песни не остается ведь ни одного живого слова.
…Конечно, прав Дмитрий Лихачев, советуя каждому новатору прочтения «Слова»
убедить в этом, прежде всего, себя. Я представляю, сколько в его бюро было
заявок на этот счет. Множество их ходит по Интернету. Действительно, если в
повести упоминается «хобот», то это не значит, что корни русской истории
африканские.
Убеждая себя, я посчитал: «земля» в «Слове» упомянута ровно сорок раз!
Рекордное, видимо, для текста существительное. С прилагательными: русская,
половецкая, незнаемая… И лишь один, именно в этом этюде – под костьми – черная!
Черная земля – это или символически черное ристалище, или реальная пашня.
Но даже там, где в тексте пахари упомянуты, она обычная, русская: «тогда по
Русской земле редко ратаеве кикахуть…»
Битвы степные происходили не на пахоте, но художник грунтует холст под
контраст. Для белых костей – начерно!..
Белые кости на черной земле – «черный квадрат» Казимира Малевича на белом
фоне. Если окропить «кровiю», то вырисовывается извечный траурный триколор:
белое – красное – черное. Плоть с молоком, кровь и погружение в мрак могильный.
А не в море...
* * *
Местонахождение моря также указано в тексте не единожды. Основные сведения
на этот счет я здесь перечислю.
«…Поморие» – далеко,
«земля незнаема».
«…ветры, Стрибожи внуци, веют с моря
стрелами на храбрые полки Игоревы». То есть ветер откуда-то со стороны моря,
благоприятствующий полету и поражающей силе стрел половецких.
«…половци идут от Дона и от моря...»
«…Кобяка из луку моря» Святослав
исторг, пройдя к нему сквозь всю землю Половецкую по холмам и яругам, рекам и
озерам, потокам и болотам.
В сторону «поля
безводного»
661 Прыснуло море полунощное,
662 идут смерчи мглой...
...Смутно во сне видит Святослав стаи ворон, русских соколов не
символизирующих. А может быть, сон есть сон, и символизирующих так же, как
галочьи стада в начале песни. Так вот, эти птицы стаей с галдежом-круговертью,
называемом в народе «граем», несутся на русских к синему морю. По направлению к
нему. Ибо бояре отвечают: то вам, великий княже, приснилось так. А на самом
деле наши соколы полетели попить водицы пресной из Дону шеломом.
Самое интересное для меня море – «море»
в плаче Ярославны. Отсылает она свои слезные просьбы «на море рано». Не зная точного адреса, Ярославна имеет в виду
далекое место, край Степи, где-то у
самого синего моря. Но не водный простор же непосредственно! Она не
Пенелопа, а Игорь не Одиссей. В поход он отправился сухопутный. И находится
где-то на взморье, в приморье... В
таком смысле здесь используется существительное «море». Послание адресуется ему
в «ту сторону», как Ванькой Жуковым, «на деревню дедушке».
А самый серьезный аргумент погружения в море молодых месяцев якобы
содержится в восторженном авторском отступлении: «О, далече, зайде сокол, птиц
бья, – к морю» (31). Но если убрать
лишние знаки препинания, которых нет в мусин-пушкинском тексте и которые вообще
здесь не нужны, то получится просто: птиц
тесня к морю. А на обратном пути похода, побега из плена, Игорь избивает
«гуси и лебеди (к) завтраку, и обеду, и ужину».
* * *
Итак, утонуть посреди степи, в море погрузившись, нельзя никак. О чем и
нужно было думать инициаторам перестановки строк.
Есть законы этого песенного жанра: героического, былинного, эпического.
Хвалебный полет мысли боянов всех времен и народов все же ограничен точностью
ключевых фактов и событий. Удачливый санкт-петербургский бизнесмен из немцев,
Генрих Шлиман, поверил на слово Гомеру, нашел древнюю Трою, могилу Агамемнона,
где накопал столько золота, что до сих пор четыре страны не знают, как с его,
так сказать, реституцией быть.
Погружение в море «молодых месяцев» – девятнадцатилетнего Игоревого
племянника Святослава и одиннадцатилетнего сына Олега – надобно бы считать
смертью. У слов от корня «груз» несколько смысловых значений, но здесь речь
идет явно не о каком-то, недостойном бумаги, окунании. А водолазного снаряжения
и аквалангов еще не было. Значит, утопленники… Что и констатируется прямо в
переводе попроще для казахстанских школьников:
… Олег и Святослав
тьмою заволоклись
и в море утонули… (32)
Но это же – извините меня…
Не утонули молодые месяцы и даже избежали почти поголовной гибели. После
рати половецкой Святослав числится живым еще в 1191 году, но незаметный,
правда, более никакими делами. А дата смерти Олега – 1208 год. В возрасте
тридцати четырех лет он ненадолго пережил отца своего, нашего героя Игоря.
Так что молодые месяцы в 1185 году в степи половецкой лишь «тьмою
поволоклись». И им крылья пообрубили, «припешали», сделали пешими, чтобы не
улетели. Да в путы железные, в кандалы, чтобы не сбежали. Да в темницу, чтобы
знали…
А где, кстати, старший из сыновей Игоря, тоже участник похода, Владимир?
Снялись ведь, как записано в Лаврентьевской летописи, «Игорь с двумя сыновьями
из Новгорода-Сиверского, да брат его Всеволод из Трубеча и Святослав Ольгович
из Рыльска».
Как ровно лилась бы песня со всеми княжескими отпрысками в строке поэмы:
Темно было в третий день:
Два солнца померкли,
А с ними молодые месяцы
Олег (с Владимиром) и Святослав
Тьмою заволоклись.
Нет, Владимир в этой строке стоять не может. Где-то он...
* * *
Аргументация потребностей прояснить текст песни путем перестановки целых
его блоков и отдельных строк, например, у академика Б. Рыбакова занимает
пятьдесят убористых страниц (33). Но если действительно теоретически можно
случайно перемешать листы, то перепутать строки в таком количестве нельзя. Пергамены,
как известно, легко «подчищались» и даже смывались набело под палимпсесты.
«Ошибиться» можно было лишь преднамеренно, в чем нет ровно никакого проку. В
подтасовках текстов всегда видели политический расчет, а здесь какая политика,
какая польза? Кому от этого стало лучше, а кому хуже? Никому! Нам.
Существенное замечание на этот счет сделал А. Ужанков, категорически
отметая перестановки текста Рыбаковым и Лихачевым с картинами солнечного
затмения как разрушающие авторскую композицию произведения. «Лично мне трудно
представить, – пишет он, – как переписчик (а, скорее всего, это был монах),
зная дороговизну пергамена и взявшись за серьезную работу, не изучил прежде
текст. А ведь переписчики более всего боялись допустить искажения, почитая это
за грех, и просили прощения, и молились за них в приписках к средневековым
рукописям».
Ужанкову можно возразить, пожалуй, в одном: в древнем тексте затмение не
разорвано, после него там образно описан зловещий закат.
Строки переставляли, не видя логики протографа. Вернее, видя, что к ней
никак не пристыкуешься со своими идеями. И тогда необходимо подправлять. В этом
смысле и подразумевается грамматика как наука идеологическая.
После поражения Игоря на Каяле тьма Русь покрыла. По землям ее
«прострошася» (простерлись) половцы, как молодые барсы, и в море погрузились,
великое буйство подав хиновым.
Получалось, что взмыленные отряды барсов по инерции набега замчали в море и
утонули, приведя в восторг остальной свой или все дружественные восточные
народы?!.
«Простирало» – покрывало, ковер.
«Простирать, простереть» – в одном из значений, по Далю, «разстилать».
(«Толковый словарь»,
«Прострошася» – разостлавшись по земле, барсы-половцы (двойственное число)
«погрузиста» в море, уже рассмотренное нами как синоним взморья или приморья. Случаи «погружения», по старинным текстам
Библии, происходят «в воду», «в сон», «в грязь» и даже «ногами в кровь». Одно
из значений слова «погружение» подразумевает проникновение в какую-либо среду.
Погрузиться – исчезнуть во мраке, пучине или пространстве.
Если выбирать из двух зол: либо препарация текста, либо толкование, то я на
сто процентов злом считаю первое. И тогда нужно пытаться понять, что безымянные
предки могли нам сказать. Думаю, что:
387
устлали Русскую землю половцы,
388
как барсово гнездо,
389
и в приморье исчезли,
390
буйство победы неся хиновым.
Это обычная тактика кипчаков, а затем монголов: пройти смерчем, гнездом
барсов и укрыться в ставке, как Кобяк, который отсиживался там, за железными
полками, после набегов и где его насилу-таки достали. Видимо, не случайно, и в
перепетой «Задонщине» убегает «в море», то есть к себе домой, «в лукоморье»,
разбитый хиновин Мамай. Лукоморье – не суша, а вода, «затока моря», «бухта». У
нас же беды земли Русской тех времен понимаются как памятная живым еще
поколениям фашистская оккупация.
Ясно, что буйствуют победители дома. А радуются вместе с ними и немецкие
девы (готские), в Крыму якобы проживающие и русских презирающие. Как радуются
ныне восточные немцы уходу русских солдат и приходу НАТОвцев. Но, будучи в
Германии, я не заметил, чтобы радость тамошнего люда носила ярко выраженный
половозрастной признак – только у молодых девчат. Даже наоборот – от многих
знакомых солдат, в ГДР служивших, я слышал, что белокурые Гретхен и Лизелотт к
нашим парням были очень благосклонны. Но вернемся через века к тем их готским
ровесницам: откуда у них русское золото?
– Смотри, – проверяю я во мнении друга свою версию. – «Хоть» в «Слове» –
«желанная» или «супруга»... «Милая хоти», красная Глебовна – жена буй тура
Всеволода. А хотские девы? Девы – не супруги, а девушки. Любимицы половецких победителей?
– Постой… «Хотские» в смысле «блядские»?.. От похоти?..
Феноменально! Доигрались с разборками князья русские, что их золотом
расплачиваются с девками… И сидят теперь скорбные, не щедры на веселие.
Есть щадящий вариант: любимым девушкам, невестам – украшения с русских
женщин. Это норма, это есть авторская симметрия на картину Игоревого набега.
Когда дружина княжеская, как и барсы-половцы, рассыпавшись стрелами по полю,
помчала красных девок половецких, а с ними золото их для своих невест и хотей.
...Не увязывается с «готскими» девами и повод для ликования: им-то зачем
наступивший вокруг беспредел и свержение Дива, бога не то русичей, не то
поганых? Потому что и девы эти –
половчанки, и Див их не «повергся». Языческое божество, скликавшее ранее с
вершины дерева степняков, вторглось вместе с ними на землю Русскую. Половцы, ко
всеобщей радости всего лукоморья, теперь под защитой своего бога!
393
Уже вторгся Див на землю,
394
о чем невесты, красные девы,
395
воспели на береге синего моря,
396
звоня русским златом,
397
поют время Бусово,
398
лелеют месть за Шарукана.
А конъектура „хотские” – вовсе не моего изобретения неологизм для
толкования текста. Хотские, Хоцкие – распространенные в странах бывшего СССР
фамилии.
4. Автор «Слова» и его герой
Все, о чем я решаюсь заявить категорически, конечно же, субъективно. Почему
и название моего эссе, если так обозначить его жанр, «Слово» и я».
Закончив свой фундаментальный труд о происхождении видов, в том числе и
человека от обезьяны, Дарвин в заключительной части сделал попытку критики
самоё себя. Потому что есть выводы, которые нужно положить на чашу весов. А они
почти в равновесии. Добавится новый аргумент, и стрелка качнется в другую
сторону.
А тут попытка, может, тщетная даже, взвесить невещественное: саму мысль
безымянного автора на предмет его отношения к литературному герою.
Герой ли Игорь еще и земли Русской?!
Конечно, да! – мнение подавляющего большинства.
Прочтешь еще: вроде бы – да!
Еще и еще: вроде бы – нет!
Поэтому пока что точно лишь: ни да ни нет; ни туда ни сюда, как говорится.
Хорошо, – можно возразить мне. – Допустим, мы согласны, что русские с
половцами роднились и даже дружили домами, но при чем тут авторская позиция.
Да, страдал, возможно, певец, как заметил Лев Гумилев, куманофобией, призывал
своего героя идти бить поганых, да не так, поодиночке, а гуртом княжеским. И
что – переписывать теперь пергамены… Сам же говоришь: не трогать ничего вообще!
Нельзя трогать… Но не прочитывается у меня Игорь как герой тех времен
федерации. Не пожаловал ему автор такого звания. Не оказал чести. Игорь у него
– герой, переполнивший чашу... И антигерой настоящих, тех, старых, воспетых
Бояном героев.
А Боян-то – вещий! Предвидел судьбы внуков, выскочивших из дедовской славы.
Можно лишь предположить, зачем автор выбранным им ракурсом съемки пленения
так унизил князя... Размазал буквально по ленте.
Дело не в том, что Игорь «полонится». Не в диковинку, даже прейскурант
выкупа-откупа у сторон на эти случаи имелся.
Мало чести из плена убежать, детей покинув. И я уверен, что побег был
только с санкции Кончака, а скорее – по его инициативе. К венчанию нужно
готовиться, скоро внук появится междинастический, на всю Степь кричать надо, а
он нагулянный, получается... А сват вляпался тут...
Речь о другом. О публичном бесчестии с этим полоном. По поводу его
возможности Игорь ведь во всеуслышание сказал: «Никогда!»
И перед войском поклялся. И – прямиком в плен!
Это – как бы капитан «Титаника» в последнем голливудском фильме спасся,
причем первым!
Зачем столь уничижительная картина?
Комментаторы объясняют, что, дескать, слоган такого общего плана был тогда
вроде как «За Родину, за Сталина!» у нас. А у них: «Лучше потятым быть, чем
полоненным быть!» – и все! Ни одного слова не выкинешь…
«Потятым» почти повсеместно переведено «убитым». На самом деле –
«изрубленным». Разрез брюшной полости для иллюстрации внутренних органов
человека в учебнике на украинском языке подписан как «розтын…» («ять» – брать,
иметь, а от них – изъять, поять, потять…). Это мое буквоедство из-за того, что
все наши изыски находятся в недрах поэзии.
«Убитый» – термин протоколиста, «потятый», «сраженный», «изрубленный» – слово
певца. (Протоколисту тоже можно быть поточней: убит просто, или, может, с
отъятой головой).
С таким кличем: «Лучше потяту быти, нежели полонену быти» идут на Мамая
князь Дмитрий Донской и чернец-богатырь Пересвет на Куликовом поле двести лет
спустя. Об этом пишет Софоний, но в его «Задонщине» много подобных буквальных
заимствований из текста «Слова».
А вот в «Слове» Данила Заточника, современном «Слову о полку Игореве»,
Святослав, сын Ольги, идя на Царьград (как Игорь – «поискати града
Тмутороканя»), формулирует клятву в ратном духе:
«Братья! Нам ли от града погинути, или граду от нас пленену быти?» (34)
Мог бы и наш автор таким образом «подсушить» репутацию Игоря (вариантом
ему, скорее всего, известным). Но он посылает князя после клятвы плениться. Так
нужно!
«Лучше потятым быть, чем плененным» – это клич осажденных, распахивающих
ворота крепости в последний бой. Полководцы, от Македонского до Наполеона,
собираясь в поход, не заявляли: «Мы идем с вами, братья, на великое дело –
чтобы не попасться в плен!»
Мог автор, но не смягчил. И более того, еще несколько экивоков
двусмысленного плана позволяет он в отношении князя по ходу песни. Преобладание
«похоти» над умом, воспаленное сознание, галочьи, а не соколиные полки его,
нечестно кровь пролили…
Согласитесь, что характеристика «Сила есть – ума не надо!» в дополнениях не
нуждается. И эти обстоятельства лишают «Слово» эпичности в полном объеме
требований жанра. Всё в нем есть для того, чтобы стать шедевром афористического
эпоса: и пространство, и время необъятное, и обойма героев вместе c богами и
духами, и легенды, и предания, и метонимии, и гиперболы, и рефрены... Нет
героя, который только с помощью злых сил или их происков полоненный, путы рвет
и головы вражеские, и одним ударом – семерых.
Эпосом «Слово» может быть, если героем признать Святослава Киевского,
мудрого не силою, а сединою… Но есть договоренность – пусть остается Игорь!
К тому же, если взять в герои Святослава, проблемы не снимаются. Слово
великого князя на самом деле Золотое. Но никто же к нему не прислушался! Один
Изяслав, сын Васильков, попытался, да только бесславно пролил, никем не
поддержанный, свою юную кровь. На западном, литовском, кстати, а не на
восточном рубеже обороны.
Лишь в финале повести, через покаяние пленника, автор сделает достойного
сожаления князя героем, достойным подражания.
5. Я и герой
(особое
мнение)
Но переживает все-таки автор за Игоря. Времена и нравы новые осуждает,
заставляющие князя быть таким…
Нам во всей этой истории с расстояния успокоительного нужно быть еще более
снисходительными.
Что касается меня, то Игорь – человек мне понятный близко, типичный герой
того времени и как будто бы живой. А жизнь его трепала, как лен. Косят его и
молотят цепами дубовыми, мялицей мнут и выстегивают бичом плоть-костру, рвут
чесами жилы на волокна и вьют из него веревки... А был в цвету недавно:
синий-синий...
Но не затрепан до смерти, как Изяслав, мечами литовскими. Живой остался, в
тисках зажатый: между степью Половецкой и землей Русской, между великим ханом и
великим князем... Не жизнь, а маневры сплошные.
...А жить-вертеться надо дальше: детей вырастить, род продолжить... В
коленах которого и мы появились. Вот такой у нас был предок!
Но об этом я уже писал тут выше.
6. Первые издатели и герой
Граф Алексей Иванович Мусин-Пушкин, Николай Николаевич Бантыш-Каменский и
Алексей Федорович Малиновский снабдили вышедшую в 1800 году книгу заголовком в
духе времени. Не таким развернутым, как (будет тут по тексту далее) у Даниэля
Дефо к «Приключениям Робинзона Крузо», но описательным.
Ироическая песнь
о
ПОХОДЕ НА ПОЛОВЦОВЪ
удельнаго князя Новагорода-Северскаго
ИГОРЯ СВЯТОСЛАВИЧА,
писанная
стариннымъ русскимъ языкомъ
въ исходе XII столетiя
съ переложенiемъ на употребляемое ныне наречiе.
Жанр определен однозначно: «Героическая песнь».
Как сказать…
Сказать бы так: вскоре после «Слова о полку Игореве» пришлось писать
современникам «Слово о погибели Русской земли по смерти великого князя
Ярослава». Тот же самый Ярослав Мудрый, что и в СПИ. И прямая констатация, что
начало конца земли Русской пошло именно после него. И «Слово» это – о погибели
– в жанре плача, скорбного для русской литературной традиции.
Автор «Слова о полку Игореве» писал немного раньше. Видел то же самое со
времен старого Ярослава, но теплилась еще надежда – покаемся! Но вскоре Русь в
глазах русских закончилась.
А в мусин-пушкинское время восстала, как птица Феникс, ведущей империей
Евразии. Обе полы времени свились в многовековую «ироическую» историю. Один из
ее фрагментов – набег Игоря на половцев – так и назвали.
7. Особое мнение о Кончаке
Я хотел в шутку заметить, что Игорь-князь по результатам наших наблюдений и
анализов при обследовании общего состояния и психики отклонений от норм не
имеет, в изоляции от общества не нуждается. А давайте посмотрим на клинику
Кончака. Того, изолированного… Может, пора амнистировать?
Потом передумал: серьезную мысль нельзя в шутку...
Вошедшие в летописи и литературу – это уже фигуры! Как там подано – вопрос
второй… Ганнибала мы знаем только как ужас и проклятие Рима, если применить к
нему слова русской хрестоматии о Кончаке. А то, что он, Ганнибал, исторический
противовес латинян, сатрапов этих мировых, Христа нашего позже распявших?..
Величайший организатор, психолог, стратег и политик! Стиль и методы его, как
говорят сейчас, деятельности анализируют обучающиеся ремеслу управления
менеджеры.
Но это не параллель. Это к слову.
Так вот, если писать, к примеру, киносценарий о том смутном времени, то
Кончака не обойти никак. И показать его придется как человека, а не как
стереотип устоявшийся. И в бою, и в пиру, и в кругу семьи. Можно описать
фрагмент его беседы с женой как необходимый для полноты образа срез. Половецкие
жены, нужно подчеркнуть, – это не мусульманки под чадрой, лицо открыть
робеющие, не то, что рот. Это еще те степнячки… Итак...
«В белой юрте, спасаясь от неимоверной жары, с самого утра испепеляющей
поникший типчак, завтракает, возлежа на пухлых подушках, хан. Он поздно ночью
вернулся из очередного похода-разборки. Одет по-обычному, ничего в его облике
даже не намекает на абсолютную, неограниченную власть над всей необъятной
Черной Куманией.
В отличие от одежд вошедшей в юрту женщины.
– Вели удалиться холопам, разговор есть...
Кончак, приподнимаясь, поставил на дастархан пиалу с кумысом.
– Рассказывай…
– Ты вообще знаешь, что о нас люди говорят? Узун-кулак (35) доходит до ушей
ханских?
– Сплетни собирать – это по вашей части…
– Вся Степь шумит, что мы женихами своими побрезговали… Что зятек ловко
пристроился. Что сват только здесь в юрте и княжит. Докняжился, что без земли
своей… Охотится тут с балобанами, других дел у него нет...
– Ты только не лезь в дела военные и в политику…
– А дочь на сносях – это что, политика?..
Кончак сел ровно.
– Ты… думай, что говоришь… Вот так и идет узун-кулак от вас…
– Глаза раскрой шире… Военный... Джигиты все вы в этих делах для зачатия
только…
Кончак встал. Хлестнул со злости по ичигу камчой – единственным атрибутом
власти за завтраком – и велел: «На берег Тора, к тарголовцам!»
– Довольно ломать.., – сказал он, слезая с лошади, Чилбук-хану. – Бабы уже
докоряют… Зовите Игоря...»
Так что, если снизойти, можно вроде бы Кончака амнистировать. Снизойти
нужно: крови ведь его половецкой много в славянах намешалось… Джигит!
8. Смышленый певец
Да, переживает автор за Игоря искренне! Как и за всю Русь измельчавшую. От
страны, всеми вокруг повелевавшей, от тех князей старых, воспетых Бояном, что
осталось?
Уделы и крамолы! Русь подошла к черте своего несуществования, как выразился
кто-то из летописцев.
Боян – генетический код песни. Зря его главное место в запеве практически
все расценили как рассуждения автора о том, что так писать «не пристало нам,
братие!»
Дмитрий Лихачев заметил мимоходом, что о Бояне столь много сказано, что
развивать тему уже больше некуда. Но я, кроме аналогий со скандинавской мифологией
да сведений о том, что Боян землю под дом не то купил, не то продал в Киеве да
нацарапал об этом акте граффити на колонне собора Святой Софии, ничего
существенного не нашел.
Осмелюсь заметить, что сам Пушкин недооценил Гомера русской поэзии, образцы
которой дошли до нас лишь в нескольких цитатах да, видимо, во многих былинах
времен князей киевских и их перепевах. На взгляд поэта, автор «Слова», дабы
избежать упреков в подражательстве, сразу же объявил, что тащиться по следам
старого Бояна он не будет (36).
В 1850-х годах Сергей Соловьев начал издавать многотомную Историю России с
древнейших времен, в которой целую страницу отвел Бояну. Суть размышления
маститого ученого сводится к тому, что былинной манере Бояна автор «Слова»
предпочел прозу жизни, то есть мифам противопоставил реальность, как сказали бы
мы теперь.
Впрочем, для устоявшихся трактовок смысла поэмы подобных резюме достаточно.
Отлетался, отпарил соколом, отбегался волком, отпелся-отгуделся лучший гудец
киевский – и долой! Комплимент тебе кинем вослед, но петь так сейчас – прости
нас – не годится.
А на Бояне
весь смысл держится. Символично его появление и в конце поэмы. Я из тех, кто
уверен, что это более поздняя ошибка, но она весьма красноречива. Отправили же
певца старого с почетом, а он – нате вам – нарисовался! Но это переписчик,
перепутав славянскую, под титлом, вязь титула «бокнъ», «бо кан» («бо хан») с
именем «Боян», усадил последнего с гуслями среди встречающих. И вставил в
золотые уста его такой гимн:
750
Тяжело голове без плеч,
751
горе и телу без головы.
752
А Русской земле без Игоря!
753
Солнце светит на небеси:
754
Игорь князь в Русской земле!
755
Поют девицы на Дунае,
756
вьются их голоса
757
через море до Киева.
758
Игорь едет по Боричеву
759
ко святой Богородице Пирогощей.
760
Страны рады, грады веселы!
Переписчику следовало бы вернуться к предыдущим, скопированным самим же,
страницам. Туда, где автор «Слова», цитируя Боянову припевку Всеславу,
сокрушается, что не петь теперь, а стонать Русской земле, поминая первую годину
и первых князей. Может, не решился бы тогда переписчик этот, певши песнь старым
князьям, потом молодым петь... Хотя всем понятно, что лапидарных вариантов для
недостающей концовки у него имелось не так много.
...Никаких песнопений и групп поддержки князю никто не организовывал. Игорь
серым тамбовским волком инкогнито должен был добираться до чудотворной иконы
Богородицы в церкви на Подоле. К Матери Всепрощающей сынов своих блудных.
Покаяться, сколько северян с курянами да трубечских с рыльскими он увел на
заклание. И за тот грех, какой сотворил на своей земле Русской перед этим, при
взятии «на щит» города Глебова у Переяславля.
То покаяние Игоря в летописях записано:
Много
тогда зла безвинным сделали.
Отлучали
отцов от дитят своих,
Брата
с братом, а друга с другом…
Все
смятено пленом и скорбью.
Живые
мертвым завидовали…
И
то все сотворил АЗ, рече Игорь,
Недостойно
мне даже жити…
И лишь покаявшись перед богом, можно перед людьми повиниться: «Довольно
крови пролили!..»
Вот так-то, а не «страны рады, грады веселы!» Вот здесь нелепо так петь!
Вот в чем вопрос вопросов!
Автор в самом начале повести, с первых слов сожалеет, что теперь петь так,
как Боян, «не лепо», ибо славить высоким слогом некого!
1
Не украсить нам ныне, братие,
2
не начать старыми словесами
3
трудные повести о полку Игоря,
4
Игоря Святославлича!
5
Так начаться же той песне
6
по былинам сего времени,
7
а не по замышлению Бояна.
…Бедный переписчик… Ворочается, наверное, земля тебе пухом. Не понял ты
нюансов – и не надо! Мы вот каким скопом двести лет пытаемся!
Пропел ты после оборвавшегося текста высоким штилем оду князю, воспарил
«шизым орлом под облака»:
Голова ты, головушка всерусская,
Знал бы ты, как же тяжко нам
Без тебя было, сирым, сиротно,
Почитай, ажно свыше двух месяцев…
Словом, выдал, как говорят, по полной программе. И… пролетел!
Я своим куплетом не паясничаю вовсе! Боян спел бы так же! Тому старому
Ярославу, к примеру. Или тому старому Владимиру. Имел на то моральное право.
Героям в былинах и песнях пели почти так!
А здесь для верующих в подлинность концовки – подковырка ведь силы
убийственной!
Есть у «Слова» еще один, не анонимный, а хорошо известный переписчик. Не
переписчик даже, а писатель древнерусский.
Одна школа славистов считает рязанца Софония ремесленником от литературы,
поменявшим лишь, так сказать, имена героев своего предшественника на персонажей
Куликовской битвы.
Другая школа относит автора «Задонщины» к подражателям, напевающим на новый
лад известный сюжет, что в литературе практикуется довольно часто.
Много книг прочитал, много бед русских повидал старый монах. Найдя среди
древних списков монастыря поразившее его еще в молодости «Слово», он понял, что
теперь уже его «горестным слогом» воспевать историческую битву не лепо! И начал
писать свое творение так: лучше ведь, братия, возвышенными словесами вести нам
этот рассказ про поход великого князя Дмитрия! Да восславим его так, как
когда-то легендарный Боян славил князей киевских!
Диалектический повтор в новом качестве: монах Софоний одним из первых понял
– пережила Русь время, граничившее с несуществованием!..
9. Что Боян сказал еще?
Боян говорит и открытым текстом, и между строк. Он не в символический
почетный президиум, а во главу угла помещен, а это известный всем пишущим прием
для того, чтобы в дальнейшем «параллелить».
Открытым текстом, устами поэта как бы воспроизведенным, Боян комментировал
военное предприятие Игоря довольно недвусмысленно. Эти полки Боян «ущекотал» бы
так:
– Нашли героя! Но что есть, то есть. Не соколы это те старые и не высокого
полета птицы, а галки, родичи воронья половецкого. Не темнят ли вместе? Дабы
решительность Игоря да готовность всего воинствующего удела своего, бряцающего
оружием от Новгорода-Северского до Путивля, показать всей Киевской Руси. И
доказать, что Игорь не уклонист… Он ведь в общерусских походах против свата не
участвовал ни разу…
А как по-другому понимать отзвуки походного ржания конницы Игоревой оттуда,
из-за Сулы, из степи половецкой, аж в самом в Киеве? На всю Русь! Для ушей других
уделов, где Игорь рыскал больше, чем по степям половецким.
Так и понимать:
71
«Не буря соколов занесла
72
через поля широкие –
73
галочьи стада бегут
74
к Дону великому».
75
Или так воспеть тебе было
76
вещему Бояну, Велеса внуку:
77
«Кони ржут за Сулою –
78
звенит слава в Киеве:
79
трубы трубят в Новгороде,
80
стоят стяги в Путивле!»
Цитируется еще раз Боян почти в конце песни упомянутой уже притчей
князю-оборотню Всеславу Полоцкому, видимо, с бьющим через край уровнем
пассионарности. Где его только не носило по городам и весям. Где он только не
наводил страху на своих: Тмуторокань–Киев–Белгород–Новгород
Великий–Дудутка–Немига–Полоцк.
Боян смышленый и ему провидение в припевке спел – дорыскаешься: «Ни хытру,
ни горазду, ни птицю горазду суда божиа не минути».
Небольшое отступление
До каких пор, кстати, вместо «птицы гораздой» от первоисточника держать в
современных академических текстах эту белиберду «пытьцю горазду».
Что значит «пытьць гораздый», я читал, но позабыл – колдун будто крутой
очень – и уточнять не хочу, прав ли Л. Булаховский.
В первом издании «Слова» – «птице». В мусин-пушкинском переводе – «птице».
В екатерининской копии протографа – «птице». Во фрагменте этого же текста у
переводчика А. Малиновского – «птице».
А больше, уважаемый читатель, ничего и нет. Кроме отрывочных выписок из
протографа, сделанных Николаем Карамзиным, историком его Императорского
Величества, который, между прочим, первым исправил в тексте «къ мети» – «к
цели», на «къмети» – «воины». Но на этот кусок он внимания не обратил, не
переписал. А стояло бы там «пытьцю горазду» – сделал бы заметку непременно.
Разобраться, что это такое, даже придворному, близкому к царю человеку,
неведомое...
О чем, казалось бы, тогда судачить?
Отглагольные существительные «и швец, и жнец, и на дуде игрец», по образу и
подобию коих скроен сей «пытец», идут из древности. Но обратим внимание на то,
что Л. Булаховский не просто рокировал и смягчил буквы, но и поменял «и» на «ы»
в той «птице». В слове из пяти букв исследователь сделал четыре коррективы –
так кромсать в одном месте отваживался не каждый.
Мягкий знак здесь понадобился затем, что в украинском прочтении (должно
быть, и в старославянской транскрипции тоже) и «пытцю», и «питцю» обозначает
«пьющему», «пьянице» а ныне, извиняюсь, «алкоголику». Но присутствует «пытьць»
(на то и «гораздый») в академическом сборнике, солидном коллективном труде,
посвященном 800-летию княжеского похода. Академики относительно него будто бы
голосовали, притом кто-то из светил признал конъектуру блестящей. (У меня все
подобные нелепицы пронумерованы, поэтому я, дабы не разрывать здесь тему Бояна,
приведу их в отдельной главе).
Олжас Сулейменов видит здесь птицу Гарузу, «горазу», «хоразу», Хоросову то
есть; одним словом, птицу с божественным, мифологическим началом, волшебную.
Всеслав – волшебник или нет, но с какой-то нечистой силою знается. Вот и
говорит ему об этом Боян: не удастся и тебе, как тому петуху, самого Солнца
ежедневному провозвестнику, от суда божьего уйти…
А далее в «Слове» – междустрочные ссылки на Бояна, на те времена и…
сравнения, сравнения, сравнения. Параллели. Да не в пользу современников
автора.
От начала и до конца певец старый в тексте и во всем смысле песни.
10. Соседи-сваты
Есть у меня и такая версия похода Игоря в Степь: действо с участием
Кончака. И не было оно на обиду порождено... А почему это должно нас коробить?
Граница тогда была точно такая, как сейчас между северо-казахстанской степью и
прилегающими российскими лесами. Демаркировалась она последним Игоревым селом и
началом самых обширных в Степи кочевий рода бурновичей.
– Балуются ваши, однако, – жалуется Игорь свату, – все посевы у Донца опять
стравили…
Кончаку после битвы у Хорола не до того:
– Поставь ты этого Гзака на место сам, как брат твой, Олег покойный. Хан
наш периодически в этом нуждается. Мы тоже к нему присматриваемся. И заодно
Святославу Киевскому покажешь, что ты не уклонист и силен зело…
Восточная хитрость – это что? Это ловкость, как у фокусника, владения
руками. Чужими, жар загребая. То европейцы – чуть что, на дуэль, за шпаги, за
грудки... Пушкину бы поболее восточного…
Там по-другому поступают. В крайних, правда, случаях. Потому что первая
заповедь в Степи афористична: сиди спокойно на пороге своего дома, и мимо
пронесут тело твоего врага.
* * *
Эту версию я просто довожу до сведения. Хотя рабочее ее значение очевидное.
Во взаимоотношениях Игоря и Кончака оно просматривается четко. Летописцы
отмечали благосклонность хана к свату. Вдвоем они хотят рокировать киевских
князей, но еле ноги уносят, вдвоем набеги организуют. А для дочери своей Кончак
десятилетие выбора не менял: только Владимир, сын Игорев. Вначале меня это
удивляло: великий хан и удельный князь.
А потому так было, что княжество Игоря, хоть и маленькое, – достаточный плацдарм
для того, чтобы вклиниться в политику Руси поглубже. Не выдашь же дочь за
киевских княжичей, которые вместе со своими отцами меняются в высоких теремах
ежегодно...
С Владимиром (плененным, по летописям, улашевичами) в «Слове» тоже не все
ясно. Его в перечне героев битвы, как я уже говорил, нет. Не хочу сказать, что
он где-то у свата отсиделся (Кончак в битве, размахивая саблей, не участвовал),
но без него здесь не обошлось. Из источников, у меня имеющихся, неясно, просили
ли за Владимира затем выкуп (37). Вот за Всеволода (они вместе вернулись)
сказано: буй тур дал слово, что отдаст за себя 200 гривен серебра или выкупит и
вернет 200 половецких пленников – по гривне за голову.
А Владимир тогда возвратился «из Половецъ» и с невестушкой, и с дитятком уже…
Кончака внучатком… Тут если и платить, так калым! И повенчал молодых Игорь.
Сам термин родственности – сватовство – упоминается в контексте кровавой
стычки (неверно, между прочим, переведенном):
267
третьяго дни къ полуднию
268
падоша стязи Игоревы.
269
Ту ся брата разлучиста
270
на брезе быстрой Каялы;
271
ту кроваваго вина не доста;
272
ту пиръ докончаша храбрии русичи:
273
сваты попоиша,
274
а сами полегоша
275
за землю Рускую.
«Не доста» во всех переводах значится: «кровавого вина не достало» (у В.
Жуковского, М. Деларю, Н. Еремина и др.). Имеется в виду – не хватило (у И.
Шкляревского и др.). А так пили бы, выходит, еще. Хотя все лежат трупами. Не в
переносном, а в прямом смысле. Константин Бальмонт, поэт, так и описывает:
Тут
кровавого вина им –
было
много – недостало,
пир
докончен храбрых русов,
сватов
крепко попоили,
сами
пили – не допили
и
за Русскую за землю
полегли.
Получается тоже нелогично. Сваты упоены, русским, поившим, хотя вина было
много, выходит, его не хватило. Но все-таки затем и они полегли. Недопившие, но
вином, а не сватами таки сраженные. Те ведь уже лежали…
Что тут разбираться? Логика в «Слове» чаще всего заканчивается там, где
«наступают на горло» авторской песне. Еще Карамзиным замечено, что повесть
древняя украшена цветами воображения и языком стихотворства.
Пиры имели свойство заканчиваться ритуалом. Ставил хозяин или виночерпий
его с грохотом увесистый пустой ковш на стол и объявлял: вина нет, господа! Пир
окончен!
Мой перевод отрывка:
271
тут кровавого вина не осталось,
272
тут пир закончили храбрые русичи...
…Это вроде бы нормальная поэзия, в образах и аналогиях. И устойчивых
словосочетаниях: кровью истечь… Изойти кровию… Кровь пролить до капли…
11. Как Кончак Беловолода
Просовича увековечил
(Недосуг было – и проблемно – собирать все интересующие меня сведения,
каким образом о поражении князя Игоря доложил Святославу Киевскому караванный
купец Беловолод (Беловод) Просович. И подробности его возвращения на Русь.
Потому что он вообще дойти туда не должен из театра военных действий.
«Охранной грамотой» караванщиков служили деньги, а размер «таможенных
сборов» в каждом землевладении был, естественно, в тысячи раз ниже стоимости
перевозимого товара. «Грабануть» купца был самый подходящий момент. Не
разобрались, мол, в битве или за войсковой обоз приняли...
Как свидетельствует А. Лёвшин в своем «Описании киргиз-казацких или
киргиз-кайсацких орд и степей», согласно документам с 1500-х по 1850-е годы,
еще в те, новые уже времена, караваны грабили под малейшим предлогом. Уж очень
высока окупаемость проекта!
Но нет, не тронули Беловолода, подробно осведомили его о происшедшем. И –
рукой вперед – показали на Чернигов: Святослав сейчас там!
Мои подозрения (ясно, из каких соображений) сразу пали на Кончака. Как на
режиссера события. Предпринятое им с Игорем «перевоспитание» Гзака с
бурновичами в виде инсценировки настоящей войны вылилось в кровавое побоище: не
за того приняли Гзака, он всех родичей по Степи поднял... Ситуация, как говорят
стратеги, вышла из-под контроля.
Что из нее можно было извлечь полезного теперь? Развеять подозрения – а они
у великого князя Киевского имелись не без основания – насчет прокипчакской
позиции Игоря. Что и было сделано.
Но подробностей у меня, повторяю, нет, а сам факт этот, дабы не быть
обвиненным в притягивании его «за уши», я и вынес за скобки).
12. ИАЦИПИАЛУПЛУ
Это письмо
нашего семилетнего отпрыска своей прихворнувшей кузине. Нормально – как
услышал, так и записал: «Я тебя люблю!» Держись, дескать!
«Слово»
также пришло единой строчкой и со слуховыми погрешностями языкового восприятия
тоже.
Разбивка
текста на слова сделана, но остается там та самая белиберда. И нам доказывают,
что так косноязычил древнерусский того времени. Имел, так сказать, аритмию
слога и мысли.
Ничего
подобного. Ровесники «Слова» – афоризмы летописных текстов – до сих пор
нетленны. «Не рой яму другому – сам в нее попадешь!», «Не мечи бисер перед
свиньями», «Не место красит человека, а человек место» (все это – из пергаменов
1150-1250 годов).
Позволю
себе именно здесь поместить главу о тех явных нелепицах, о которых упоминал
ранее. Кочуют они из текста в текст. Многие из них – очевидные – предложил
убрать Олжас Сулейменов. Его данайский дар славянами не принимается. Понятно:
если с ним начать разговаривать, то он может увести кое-что в свою Степь.
Но надо бы
все же до нормального смысла кое-где скорректировать те самые буковки.
Неправильно понятые, скажем, во фразе:
«…Святополк
полелеял отца своего…»
к
следующему пониманию:
С той же Каялы
Святополк поволок отца своего
между угорскими иноходцами.
Эта давняя
правка Сулейменова для меня стала нормой чтения песни.
Жестокая
битва на Каяле – олицетворение горя русского народа. Отца своего, Изяслава
Ярославича, Святополк «повлек», «повълекъ» на пологе между лошадями, бешено их
погоняя… Где там уж лялькаться с мертвым старым воякой! Поволок, чтобы
похоронить с почестями в пантеоне Святой Софии Киевской, пока вороны и тлен над
телом не надругались. Потому что Святополк – сын самого Ярослава Мудрого.
Лелеяний в
песне достаточно. Но все они в смысле легкого колебания на воде либо женщинами
осуществляемые. Вынашивание ли это будущего воина на руках или мести красных
дев за Шарукана.
А лелеять
павшего отца – не мужское это дело!
Еще одна
очевидная сулейменовская поправка: не «сыновья мои Игорь и Всеволод», а
«сыновцы» – племянники и кузены младшие.
*
* *
А
приведенные мною ниже уточнения кто уже только не предлагал.
Вместо
«папорзи» читать «паворзи». По-украински это тесемки, стало быть, могут означать
какой-нибудь ниточно-веревочный материал. Или для крепления снизу шлема (на
Украине завязки шапок «поворозками» именуются), или – вообще монументально –
для плетения доспехов: под шеломами – железные кольчуги!
«Князьям
слава и дружине.
Аминь!»
Это все та
же идеологизированная грамматика. Как это так, если «дружине аминь!» И как
тогда сводить концы с концами! Начали ведь с заявления о том, что новаторски
воспоем походы за землю Русскую. А заканчиваем за упокой?
По-видимому!
Потому что написано это в оригинале на чистом русском:
«Князьям слава,
а
дружине – аминь!»
Именно в
смысле: спите спокойно! Вы уже под защитой Бога...
*
* *
И позорное
для российской словесности «лелеяние» абракадабры, изувечившей одну из лучших в
отечественной литературе поэтических строк.
Не видели
мы полей брани – и не приведи Бог!
Я видел
птиц тех, клевавших войско павшее. Над полегшим вокруг степного озерка от
какой-то эпизоотии стадом сайгаков.
Потрясающе!
В смысле жути. Не видно степных антилоп совсем – одно воронье. И каждая крылья
топырит: столбит свою площадь.
Автор не
один раз видел такое. Над человеческими трупами. Эта впечатляющая зарисовка
выглядит так:
539 Один же
Изяслав, сын Васильков,
540 позвенел
своими острыми мечами
541 о шеломы
литовские,
542 да развеял
лишь славу
543 деда своего
Всеслава,
544 а сам, под
червленым щитом
545 на кровавой
траве
546 израненный
литовскими мечами,
547 исходя юной кровью,
548 себе же изрек:
549 «Дружину твою,
князь,
550 птичьи крылья
одели,
551 а звери кровь
полизали».
552 И не было тут
брата Брячислава,
553 ни другого –
Всеволода.
554 Одиноко
изронил жемчужну душу
555 из храброго
тела
556 через злато
ожерелье…
Вот такой
кисти картина!
Истекающий кровью юный князь в полном одиночестве погибает
последним. Вся дружина твоя, говорит сам себе, вороньем уже покрыта…
«Исхотиюнакровъатъирекъ» – такой вид имели строки 547-548 в
первоначальном тексте.
Максим
Рыльский в пятидесятых прошлого века, когда я еще в школе учился, перевел на
украинский язык:
I
сходив він кров’ю юною,
Сам
собі слово промовляючи... (38)
Ранее, еще
в 1915 году, житомирец Н. И. Маньковский предположил, что мусин-пушкинцы именно
такое, былинного достоинства выражение разбили на нехарактерную для батальных
сцен прозу: «...и схоти ю на кровати...»
Ну не оказалось
среди них поэта!..
А есть еще
один вариант разбивки – не придерешься: «... и схоти юнак ровъ...» И захотел
юноша в могилу – ров. Не придерешься, но и ни в какие ворота не лезет.
Но
все-таки, куда ни шло. А вот про кровать-то!
На днях,
уже в 2003 году, я изъял из Интернета древнерусский текст «Слова». Нашел не
мусин-пушкинский, но нетронутый почти, лишь только в разбивке и доработанный.
«Не леполи», скажем, в нем уже с отделенной частицей. А Изяслав все еще
числится помирающим вместе «с хотию на кровати».
«Хотя»,
«хотия» – толковалось уже не раз – «жена» или «милая», или то и другое вместе.
По-лихачевски же – яростно отстаиваемое – любимый певец походный (39).
Сын полка! С полевой кроватью на два места...
Неужели до
такой степени ученое честолюбие должно доходить!
13. Сватов
оборвали...
Совершенно
нечитаемая, испорченная концовка «Слова» (на бумаге виднелись лишь некоторые
буквы, обрывки фраз да имя Владимира Игоревича) заново составлена переписчиком.
В лице которого явился и спаситель, и соавтор творения. Он и текст сберег, и
сосуд склеил!
Дошедший
до него ветхий список он должен был включить в монастырское собрание
самостоятельным произведением как подвиг русского князя в числе других славных
деяний да хроники жития святых и угодников.
И переписчик,
как мог, закруглил уже понятную сюжетную линию: древнерусский князь из плена
сбежал за Дон. За ним погнались ханы, но не напишешь же, что «и убиша его». К
чему тогда всё предыдущее?.. Мораль и выводы какие?
«Убежал
Игорь», – логически мыслит копиист.
А кто он
вообще, Игорь этот? Где потом княжил?
Почему о нем целая повесть на дорогой выделке пергаменах? Видать, из
высоких. Голова земли Русской, не иначе… Встречать его должны по званию:
песнопениями и молитвами за здравие вернувшихся. Но вернулось мало. Посему
молитва по погибшим за упокой: «а дружине – аминь!»
Сомнений
насчет судьбы окончания у многих сегодня нет. Когда я попробовал впервые
сделать собственный перевод «Слова», то, дойдя до заключительных строк,
облегченно вздохнул: здесь уже мудрить нечего, словеса старые закончены, пошел
современный слог.
Характерно,
что на месте стыковки спотыкаются те, которые к «Слову» относятся, прежде
всего, как к слову. Кто видит в нем не текстовую справку, а слышит потрясающего
таланта мелодию. А что касается справки, то никогда Игорь не был «головой земли
Русской!»
*
* *
Недавно в
печати промелькнуло сообщение о том, что перевод поэмы сделал и опубликовал
фрагменты кумир моей юности поэт Евгений Евтушенко.
В
Интернете я нашел лишь краткое интервью на эту тему: Князь Игорь уложил всю свою дружину. Я тут взял на свою совесть одну
вещь. Я обнаружил, что конец, когда все время звучит слава, слава, слава князю,
совершенно не соответствует главе Золотого слова Святослава. И я позволил себе
кое-что добавить. И абсолютно готов стоять насмерть, что так оно и было в
первоначальном смысле поэмы (40).
Евтушенко
полагает, что концовка переделана самим певцом из цензурных и раболепских
соображений в стиле оптимистического славословия для исполнения на съезде
князей. Возможно – и интересно даже! – но характер слога, а главное,
своеобразие соединительного шва говорит о стежках по оборванному краю, а не по
предварительно подрезанной кромке. И о серьезных затруднениях из-за этого
переписчика-портного.
Оборван
текст на месте обмена репликами (по ходу преследования беглеца Игоря) степных
ханов: Гзака с более высоким по статусу великим ханом Кончаком.
Смысл
диалога таков:
Молвит (предлагает) Гзак:
733 «Если
сокол к гнезду летит,
734 соколенка
расстреляем
735 своими
злачеными стрелами»
(находящегося
в ставке сына Игоря – Владимира).
Рече (отвечает) Кончак:
737 «Если
сокол к гнезду летит,
738 то
мы соколенка
739 опутаем
красной девицей»
(своей дочерью-невестой).
И рече (возражает) Гзак:
741 «А
если опутаем его красной девицей,
742 то
не будет нам ни сокольца,
743 ни
нам красной девицы,
744 и
начнут нас птицы бить
745 в
поле Половецком».
Рече...
Должна
следовать ремарка: отвечает. Но идет
обрыв.
Отобьем
этот подлинно авторский текст от переходного, реконструированного О.
Сулейменовым. И, конечно, от последующего, додуманного переписчиком.
Сулейменов
пытается прочесть чуть-чуть дальше то, что между авторским и приштопанным
текстом сохранилось. Строфу:
Рекъ Боянъ и ходына Святославля,
пес(но)творца стараго времени Ярославля,
Ольгова коганя хоти..,
что
переводят обычно так:
Сказал Боян и Ходына,
Святославовы песнотворцы
старого времени Ярослава,
Олега князя любимцы...
Сулейменов
читает иначе. Чтобы как-то выделить неизвестного доселе Ходыну Святославля,
неожиданно вклинившегося в диалог за Бояном, полагает он, переписчик добавил
(делалось это тогда более мелким шрифтом) пояснение:
пес(но)творца стараго времени Ярославля.
Между тем,
в пергаменах было всего лишь:
Рекъ Боянъ и ходына Святославля
Ольгова коганя хоти…
Но
прочитана переписчиками строфа, некогда сплошняком написанная, неправильно.
Надо бы:
Рекъ бо
канъ:
«И ходына
Святославля,
и Ольгова
коганя хоти…»
То есть:
Сказал
хан:
«И баба
Святослава,
и Олега
когана жена…»
...были
половчанками! И приписывает Сулейменов эту часть диалога более воинственному
Гзаку. Его аргументы известны, и, предположительно, диалог продолжался так:
«...были половчанками, а толку с
этого…»
Лучше, тем
не менее, предположить, что рек насчет жен не Гзак, а, скорее всего, Кончак. Не
потому, что степняки (школа акынов) поэтически говорили поочередно. А потому
что: вопрос – ответ; возражение – ответ. Если бы Гзак продолжал аргументировать
дальше сам насчет того, что бить их будут дома и потому никакого резона в
сватовстве нет, то речь его длилась бы без ремарок о персоналиях. И так ясно,
что это он «рече».
Заключает,
вбивает гвоздь и выносит вердикт всегда старшой. «Мы, Николай Второй!»…
Гзак и
Кончак ведут разговор без указания автором их титулов. Но прекращает «базар
словесный» тот, кому положено по иерархии. Автору на эту существенную деталь –
рече теперь не кто-нибудь, а хан, – нужно указать непременно!
И рек бо хан (Кончак):
747 «И ходына Святославля,
749 и Ольгова коганя хоти»,
красавицы
половецкие все же воздействовали на мужей своих, Святослава и Олега,
«опутывали» и обуздывали. Поддерживаются ведь, как бы там ни было, родственные
связи...
Почему
заключает Кончак? Потому что он – великий хан, что и подчеркивает титулом
автор. Как сказал – так и сделал: отпустил находящегося у себя в стане
Игоревого сына Владимира со своей дочерью в родительскую вотчину на Русь. В
замужество...
Сватов
оборвали надолго, если не навсегда. Зря: соседство продолжалось, росли общие
внуки...
*
* *
Летопись
еще раз убеждает нас в том, что «решать вопросы» Гзаку по рангу не положено. И
автор повести одним лишь штрихом-титулом, без лишних словес, констатирует, кто
есть кто.
Упустив
Игоря, Гзак предлагает Кончаку идти на Посемье. Там можно взять обильный полон
– вдов и детей для выкупа. Игорева вотчина беззащитна. Воинов отсюда он увел в
Степь насовсем...
Но Кончак
пошел на Поднепровье ставить на место князей киевских. Хотел взять реванш там,
где «избит» был князь их половецкий Боняк, погибли два сына и брат хана Елтут.
14. Наши войны –
самые
гуманные в мире
войны!
Уже
упоминавшийся историк Л. Гумилев считал, что сосуществование Руси и Поля
напоминало скорее конфедерацию.
Но задолго
до Гумилева об этом сказал сам автор «Слова»: «усобица княземъ на поганыя
погыбе», что означает прекращение «разборок» с половцами, так как этим князья
вынуждены были заняться в родительском доме. При разделе наследства по формуле:
«это мое, а то мое же». Характерно: войны со степняками, сватами, так же, как с
родными братьями, автором названы усобными, то есть войнами между своими же…
*
* *
Для
признания или непризнания половцев за сородичей обычно привлекаются в свидетели
летописи.
«С кем вы
брататься пытаетесь? Они же кровавое месиво устроили на Руси...»
В
летописях о чем только не написано. Но среди тяжких бед человеческих, конечно
же, о войнах.
Почитайте
тогда внимательно их еще раз: и про поголовную резню Мономахом минчан, и нашим
покаянным Игорем глебовцев. Межусобные войны носили характер уничтожения
родственников в попытках вернуть себе единоначалие – как было всегда – земли
Русской. Полон и грабеж на этапе династических войн был вторичен: для
финансирования издержек походов.
«Воины
ваши, Рюрик и Давид, – говорит великий князь (или сам автор), – по самые
золотые шлемы в крови плавают».
Уничтожение
шло до седьмого колена. И не должны нынешняя наша честь и «национальная
гордость великороссов» доходить до утверждения, что свои войны лучше...
...Меня
поразил когда-то вывод Энгельса о прогрессивности рабства...
Но имелось
ввиду сравнение не с последующей цивилизованностью, а с первобытной дикостью.
Там врага убивали: не взять с него никакой прибавочной стоимости.
Выгод
эксплуатации история долго не предоставляла: дольше всего их ждали оседлые
земледельцы. Надо было обеспечить раба производительными орудиями труда.
Гораздо
короче этот путь был у кочевников: уход за скотом сложных орудий не требует.
Кнут! Или ничего вообще – руки лишь: восемь раз в день кобылу выдоить...
Кочевники
обычно не истребляли всю базу воспроизводства полона. Угоняли из этой базы
людей в рабство и для выкупа.
...И кто
знает: может, тот глебовец, из холопов, скажем, истекая кровью, русским мечом
потятый, лучше бы пожелал не глупо, по похоти князей своих пасть, а пасти и
пасти до естественной смерти скотину Кончака...
15. Золотое слово
Святослава
Только не
нужно оправдывать истинные цели межусобных братоубийственных войн (читал я
недавно «диссертацию») байками о благородном рыцарстве. О джентльменском
непосягательстве на отцовское наследие: оставленные Ярославом Мудрым для детей
и разросшейся родни уделы.
Упаси,
боже, дескать, чтобы кто-то где-то… Не мое – оно есть не мое!.. Князья ведь в
Любече клятву дали. А воевали – так мальчишество ведь, силой мерялись…
Да нет,
это уже поползновения на миссию нового великого князя Киевского!
…Русь
развалилась на уделы. Закон исторического развития – период опоры земель на
собственные силы. Но и закон диалектики тоже – единства и борьбы
противоположностей: центробежности и центростремительности одновременно.
Святослав
Киевский понимает: момент равновесия. Вершина одного процесса и возможное
начало другого.
Осознает
Святослав и угрозу полной потери русской державности, а Киевом – главенства.
Во сне,
накануне Золотого слова, ему снится, что символы державной, богом данной ему
прежде власти с его (или из его) киевской резиденции исчезли. Они, как и в наши
времена, обозначали государственное верховенство, изображения их клепались или
отливались на монетах – «ярославовом серебре» и златниках: скипетр с державою в
княжеских руках и трезубец, теперь украинский, на реверсе. И непременно
присутствовали в интерьере, «в моем тереме златоверхом», как атрибут «отня
злата стола».
Существующие
объяснения аллегории сна – «уже доски без князя» – искусственны и спорные.
Например: уже разобрана крыша для выноса тела покойного. Княжеский терем –
дворец, а не простой для демонтажа деревенский пятистенок, да и на третьем веке
христианства даже для сна языческие реминисценции уж очень удалены для намеков.
Не случайно ничего подобного в нашем фольклоре нет.
Или
понимание этой аллегории – «уже престол без главы» – как факт смерти и
безвластия перед очередным престолонаследием. Но дело в том, что в смысле
державности такой власти для передачи уже нет!
А пока
киевский терем реет символами единой Киевской Руси.
«Позвенеть»
бы родственникам своим поганым мечами об их «шеломы злаченые», но не под силу
это Киеву. Лебезить словами приходится, золотыми ублажать – удерживать
династический, но ни на что уже не способный конгломерат. Половцы – это
цветочки на околице. За их степью необъятной уже монгольских ягод грозди
созрели, вот-вот осыпаться начнут. На эту деталь Золотого слова обратил,
кстати, внимание никто иной, как Карл Маркс.
Выбросим
последовавший затем период ига. Процесса он не прервал, более того, считается,
катализировал. Благородное удельное рыцарство из отчих замков по всей Руси
изгоняется прямолинейными, как пули, солдатами центростремительной армии
спасения. Они имеются при всех великих народах, они их собиратели. Они
самодвижимы одной целью – только вперед! Без никчемной, золотых слов,
дипломатии – мечом и кровью. Последним в новой уже истории всё это
продемонстрировал прусак Бисмарк. После русских Иванов (калит первых, третьего
и четвертого, грозного, до татар добравшегося), «собирателей земель русских» на
постмонгольском пространстве, куда затем вошла и канувшая в небытие Киевская
Русь (41).
Слово
политика Святослава – на вес золота.
Выстраданное
великим князем Киевским Обращение к народу: «Отечество в опасности!» по
языковому звучанию ближе, конечно, к современному русскому, нежели украинскому
или белорусскому.
Смешал бог
языки при строительстве Вавилонской башни в сомнениях: можно ли подпустить
людей к себе близко в поднебесье. Одни после смешения считают близкородственные
им языки «испорченным русским», другие стараются извести его укоренившийся
сорняк со своих заросших грядок.
Пусть себе
считают… Но беда в том, что господствовавшая в славистике наука тоже так
считала. Примерно. Во времена общежития в едином государстве в стихотворении
«Долг Украине» Владимир Маяковский писал:
…Знаний груз
у
русского тощ –
Тем, кто рядом,
почета
мало.
Знают – вот
украинский
борщ,
Знают – вот
украинское
сало.
И с культуры
поснимали
пенку:
Кроме
двух
прославленных
Тарасов –
Бульбы
и
известного Шевченко, –
Ничего не выжмешь –
сколько
ни старайся…
Конечно,
это добродушный юмор, дозволенный панибратской, на короткую ногу, дистанцией
родства.
Но
известное пренебрежение другими языками, нездоровый элемент приоритетов в
этимологии не позволили правильно перевести на русский такие ясные в украинском
лексемы, как «потятый», «саблям потручати» и «трутом» («трудом») в Золотом
слове Святослава...
*
* *
Во всех
украинских перепевах-переводах «Слова» Святославу снится, что его отравили и
готовятся похоронить. Черпали ему «синее вино, с трутом смешено». «Трута»,
«отрута» по-украински – отрава. У меня, видимо, после тех, школьных еще
прочтений, это стало стереотипом. Русский перевод:
«...черпают
мне синее вино,
с
трудом смешанное...»
– очень
натянутая аллегория для литературы тех времен, и ее заменяют (перевод Д.
Лихачева) «с горем смешанное». Поэт О. Сулейменов, «спотыкаясь» каждый раз на
этом месте, понизил уровень иносказательности до прозы жизни: «вино с трутой,
трутом смешено» (т.е. «с осадком», от тюркского «турта»). Попутно отметив, что
«турту» разливают «тулы» – вдовы половецкие. Общепринятое толкование термина
«тулы» («тоулы») в этом отрывке как «колчаны», на мой взгляд, действительно,
требует ревизии: лучники в повести имеют на вооружении однозначное «тули», то
есть снаряжение для укладывания стрел (тулить – др.-русск., ст.-слав. –
«прикладывать», «закрывать», «укрывать»; втулить – «воткнуть», притулок,
втулка).
Но, тем не
менее, выше речь все же идет об «отраве», может, и с заимствованным тюркским
корнем.
Поскольку
«отрава» в строку перевода ложится неважно:
«…черпают
мне синее вино,
с
отравой смешанное...»,
то не
поискать ли замену? К тому же с «отравой» дополнительный вопрос: почему
тулы-вдовы ее князю черпать продолжают? Ведь, хотя и по-половецки, они уже
соборуют его и переодели в последний путь…
И я
«отраву» заменил на родственное, но снимающее сомнения слово «зелье» –
волшебское, знахарское. Негуют околдованного Святослава в его видениях тенями
призраков вдовы половецкие: смотри, великий князь... Проснешься, истолкуй свой
сон…
353 «Сю ночь с
вечера
354 одевают меня,
– говорит, –
355 черною
паполомою
356 на кровати
тисовой,
357 черпают мне
синее вино,
358 с зельем смешанное;
359 сыпят мне
вдовы-призраки
360 поганых
язычников
361 великий жемчуг
на ложе
362 и обряжают
меня.
363 Уже нет державы княжеской
364 в моем тереме златоверхом».
Отрава и
знахарство соседствуют в известной украинской народной песне:
Очі ви,
очі, очі дівочі,
Світите в
душу, як дві зорі:
Чи в вас
налита якась отрута,
Чи, може,
справді ви знахарі?
У
кустанайских белорусов зельем именуется всё непотребное и опасное: табак,
самогонка, даже лекарства некоторые рецептурные…
Решил
проверить у Янки Купалы по его переводу «Слова». Да, «ŷ віне тым… намешана зелле» для Святослава.
Вот тогда
можно предположить, отчего оно посинело-позеленело. От колдовских примесей…
Толкование
винной «сини» многоверсионное – от мифологических символических цветоделений до
бытовых проверок крепости спирта: горит ли он синим пламенем? «Синее море»
есть, «синие молнии» тоже. А «синее вино» – специально для Святослава…
*
* *
«Слово» –
это формулировка как темы героя нашего времени, так и одновременно ответа на
извечный вопрос: «Что делать?» Ответ
этот – Золотое слово великого князя Киевского: Неправедно мы живем и то пожинаем. Не по-родственному, непорядочно
меж собою, нечестно с соседями. Русские вдовы плачут, половецкие во сне
мерещатся. Кончак поганый: и сват, и разбойник, усмирять надо постоянно! Литва,
ляхи с Запада угрожают.
Распри
прекратив, объединяться нужно и пламя пожарищ гасить от поганых по своей земле
теперь…
«Национальная
идея» князем сформулирована правильно. Но она, как заметил Андрон Кончаловский,
овладевала массами всего трижды: при татаро-монголах на поле Куликовом, а затем
при Минине и Пожарском и нашествии Наполеона Бонапарта.
А пока
петух не клюнет, национальная идея пребывает в низовых ячейках общества: у
каждого своих дел по горло…
И ко времени Святослава, к его великому огорчению, народ еще «не поспел», «не созрел». Лейтмотив его Золотого с